Когда молитвы отзвучали, мы по очереди бросили горсть земли на простой деревянный гроб. В одном, я уверен, мы, иудеи, превзошли христиан. Не возьму в толк, почему христиане настойчиво облачают своих усопших в роскошные одежды и кладут их в затейливые гробы, словно отдавая дань религиозным предрассудкам египетских царей далеких времен. Мне кажется, что тело — неодушевленная вещь. Мы должны прославлять то неосязаемое, что покинуло нас, а не то материальное, что осталось, и показное хвастовство — не что иное, как проявление земного тщеславия, а не надежды на райскую жизнь.
Служба закончилась, и мы медленно вернулись в дом тети, где должен был начаться традиционный десятидневный траур. По иудейской традиции самого близкого родственника усопшего не оставляют одного в течение этого времени. Его навещают по несколько раз в день, приносят еду и другие необходимые вещи, с тем чтобы повседневные заботы не тревожили его. Это чрезвычайно меня пугало, так как я считал своим долгом заботиться о тетушке, но не мог не показываться в Крейвен-Хаусе и у Кобба десять дней подряд. Заседание совета должно было состояться в последний день траура, и если я собирался помочь Эллершо, а именно для этого он меня нанял, то не мог уклоняться от своих обязанностей, не подвергая опасности Элиаса и мистера Франко. Кобб мог дать мне день или два, но большее было за пределами его человеколюбия.
Я шел среди толпы друзей и скорбящих и вдруг почувствовал, как кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулся и увидел Селию Глейд. Признаюсь, у меня екнуло сердце, и на короткое сладостное мгновение я забыл глубину своего горя и испытал огромную радость от того, что она здесь. И хотя вскоре мое сердце вновь наполнила печаль, на какое-то время я позволил себе не думать о тех тайнах, которые окружают эту женщину, о том, что я не знаю, ни кто она, ни чем занимается, правда ли, что она еврейка, как утверждала, служит ли она французской короне и что ей, собственно, от меня нужно. В этот миг я позволил себе думать о таких вопросах, как о простых банальностях. Я позволил себе поверить, что я ей небезразличен.
Я отошел в сторону под навес, и она последовала за мной, не убирая руку с моего плеча. Участвующие в процессии посмотрели на нас с любопытством, поэтому я свернул в переулок, который вел в открытый двор. Я знал, что там было чисто и безопасно. Она поспешила за мной.
— Что вы здесь делаете? — спросил я.
Она была в черном, и этот цвет подчеркивал черноту ее волос и глаз и белизну ее кожи. После похорон поднялся небольшой ветер, который выбил несколько прядей из-под ее черного капора.
— Я услышала печальное известие о вашем дяде. Среди евреев, как вы знаете, нет секретов. Я пришла выразить вам сочувствие. Знаю, вы и ваш дядя были близки, и я сочувствую вашей утрате.
— Странно, что вы знаете о том, как я к нему относился, хотя мы об этом никогда не говорили.
Я говорил ровным, спокойным голосом. Не могу объяснить, почему я избрал такую линию поведения, мне просто хотелось, чтобы Селии можно было доверять, и я не мог побороть в себе тяги отбросить все сомнения.
Она закусила губу, опомнилась и закрыла на мгновение глаза.
— Вы ведь знаете, мистер Уивер, что вы человек известный среди евреев, да и среди англичан тоже. Все ваши друзья и родственники были прославлены писаками с Граб-стрит. Вы вправе приписывать моему визиту злые намерения, но мне бы этого крайне не хотелось.
— А почему вам этого не хотелось бы? — спросил я, немного смягчившись.
Она снова положила мне руку на плечо, только на мгновение, — помня об обстоятельствах, о том, где мы находимся.
— Мне этого не хотелось бы потому… — Она медленно покачала головой. — Потому что я так хочу. Не могу объяснить.
— Мисс Глейд, — сказал я. — Селия. Я не знаю, кто вы. Я не знаю, что вы от меня хотите.
— Не надо, — сказала она нежно, как мать, которая успокаивает ребенка. И на короткий миг коснулась пальцами моих губ. — Я ваш друг. Этого достаточно. Остальное мелочи, которые со временем прояснятся. Не сейчас, позже. А сейчас вы знаете, что важно, знаете правду сердцем.
— Я хочу… — начал я, но она не дала мне договорить.
— Не сейчас, — сказала она. — Мы поговорим об этом позже. Ваш дядя умер, и вы должны скорбеть. Я пришла не для того, чтобы заставить вас делать что-то, или задавать вопросы, или что-то объяснять. Я пришла только из уважения к человеку, с которым не была знакома, но о котором слышала много хорошего. И я пришла, чтобы предложить то, что у меня есть, и сказать, что вы в моем сердце. Это все, что я могу сделать. Могу лишь надеяться, что этого достаточно и это не слишком много. И вы должны быть со своей семьей и своими португальскими друзьями. Если захотите сказать что-нибудь еще, вы знаете, где меня искать — на кухне.
Ее губы сложились в сардоническую усмешку, она потянулась и поцеловала меня нежно и мимолетно в губы, а потом отвернулась, чтобы уходить.
Пока мы разговаривали, солнце выглянуло из-за туч и осветило все вокруг. Мы оба обернулись и увидели фигуру, освещенную солнечными лучами. Это была женщина, высокая и статная, одетая в черное. Ее платье колыхалось на ветру, а волосы выбились из-под капора.
— Простите, — сказала она. — Я видела, как вы свернули в переулок, но не знала, что вы не один.
Я не видел ее лица, но сразу узнал голос. Это была вдова моего кузена, бывшая невестка моего дяди, женщина, на которой я мечтал жениться. Это была Мириам.
Эта женщина предпочла меня не другому, а другим. Она отвергала мое предложение руки и сердца бесчисленное количество раз. И несмотря на это, я почувствовал на миг необходимость сказать что-то, объяснить ей, что мы делали с Селией Глейд, извиниться, придумать какую-нибудь историю в качестве оправдания. Но я опомнился. Я не должен был ей ничего объяснять.
Но кое-что я все же был ей должен. Она поклялась никогда не разговаривать со мной, но все же заговорила. Мириам решила, что ей не справиться с ролью жены ловца воров, вышла замуж за члена парламента по имени Гриффин Мелбери и обратилась в англиканскую веру. На беду, Мелбери оказался серьезно замешан в скандальные аферы во время последних выборов от Вестминстера. Поначалу я был склонен против желания признать его достоинства, но постепенно открылась его истинная низменная сущность. Открылась мне, но не его жене. Мириам считала меня повинным в его крахе и смерти. Я не признавал, но и не отрицал своей ответственности, однако ей было прекрасно известно, что я никогда не был высокого мнения о нем и не сожалел о том, что с ним произошло.
Впрочем, Селия, не сознавая или предпочитая не замечать сложностей, сделала единственно верный шаг. Она подошла к Мириам и протянула ей руку.
— Миссис Мелбери, — сказала она, — я столько слышала о вас. Я Селия Глейд.
Мне хотелось спросить, что именно она слышала о Мириам. В отличие от дяди, о моих отношениях с Мириам никогда не писали в газетах. Пусть Селия велела мне слушать свое сердце, но что делать, если я не мог доверять тому, кто занимал в нем место. Она слишком много обо мне знала.
