— Меня нанял некий мистер Кобб.
— Кобб, — сказал Тизер. — Ему-то что?
Вы даже не догадываетесь, мои читатели, сколько выдержки мне потребовалось, чтобы не подпрыгнуть на стуле. Никто в Лондоне, ни в мире коммерции, ни в высшем обществе, даже не слышал о Коббе, а мужеложец, имевший связь с троеженцем, называл имя Кобба как самое заурядное. Но я знал: чтобы завоевать доверие этого Тизера, мне необходимо вести себя уверенно и не показывать удивления.
Поэтому я покачал головой.
— Не знаю, — сказал я невозмутимо. — Кобб — просто человек, который меня нанял. Его мотивы мне неизвестны. Хотя вопрос интересный. А вы что сами думаете?
Тизер неожиданно вскочил, чуть не спрыгнул с кресла.
— Мне нужно идти. Я должен прилечь. Я хочу помочь вам, мистер Уивер. Я хочу, чтобы восторжествовало правосудие, поверьте. Но сейчас я не могу говорить об этом. Дайте мне немного времени полежать, поплакать и собраться с мыслями.
— Разумеется, — сказал я, бросив взгляд на Мамашу Клэп, ибо мне не хотелось злоупотреблять ее гостеприимством.
Она согласно кивнула.
Тизер поспешно вышел из комнаты, а мы втроем остались в неловкой тишине.
— Вы не потрудились смягчить удар, — сказала Мамаша Клэп. — Вы, вероятно, не верите, что мужеложцы способны испытывать любовь, как обычные люди.
— Разумеется, — сказал я с раздражением; Мамаша Клэп, видимо, считала, что мое неприятие содомитов — причина всех несчастий в мире. — По своему опыту знаю, что, когда приходится сообщать такое неприятное известие, невозможно быть добрым, чутким или мягким. Таково уж известие, что лучше не тянуть, а сказать как есть.
— Вижу, вы не понимаете. Аул была не просто подругой или любовницей Тизера. Аул была его женой.
— Женой? — переспросил я, стараясь говорить спокойно.
— Пусть не в глазах закона, но в глазах Господа уж точно. Обряд совершил священник англиканской церкви, человек, который легко относится к жизни и не страшится себя запятнать, как и вы, мистер Уивер.
Очевидно, она была плохо знакома с моей жизнью, но я решил простить ей это неведение.
— Выходит, мужчины здесь женятся друг на друге?
— Конечно. Один из них берет на себя роль жены, и с этого мгновения о нем говорится как о «ней», а их союз столь же серьезен и нерушим, как союз между мужчиной и женщиной.
— А союз мистера Тизера и Аул тоже был нерушим? — спросил Элиас.
— Со стороны Тизера — безусловно, — сказала Мамаша Клэп с грустью, — но боюсь, Аул отличалась более разносторонними интересами.
— Она интересовалась другими мужчинами? — спросил я.
— Более того, и женщинами тоже. Многие мужчины, которые ходят сюда, и глядеть не могут на женскую плоть, но у других это вошло в привычку, от которой они не в силах отказаться. Аул была из их числа.
— Простите за дерзость, — сказал я, — но ваши слова меня не удивляют.
— Потому что, по-вашему, все мужчины обязательно испытывают влечение к женской плоти?
— Нет, не поэтому. А потому, что мистер Абсалом Пеппер, которого вы называете Аул, был женат одновременно как минимум на трех женщинах. Он был многоженцем, мадам, а также, судя по всему, бесстыдным авантюристом. Полагаю, он хотел использовать мистера Тизера для каких-то своих целей. И вот он, должно быть, соблазнил бедного парня, чтобы размягчить его сердце и открыть его кошелек.
— Человек, — заметила Мамаша Клэп, — всегда пытается открыть чей-нибудь кошелек.
Мамаша Клэп не успела продолжить мысль — снаружи что-то загрохотало. Послышались крики — низкие мужские голоса и женоподобный фальцет. Упало что-то тяжелое, и снова крики, басовитые и требовательные.
— Боже мой! — Мамаша Клэп вскочила с резвостью, поразительной для женщины ее возраста. Она побледнела, зрачки расширились, а губы побелели. — Облава! Я знала, это когда-нибудь случится.
Она открыла дверь и бросилась прочь из комнаты. Кто-то мрачным голосом призывал всех стоять именем короля, а кто-то другой призывал всех стоять именем Господа. Я подумал, что вряд ли кто-то из них имел подобные полномочия.
— Это люди из Общества реформации нравов, — сказал Элиас. — Так вот почему они здесь околачивались — договаривались с констеблями об облаве. Мы должны отыскать Тизера. Если его арестуют, мы можем никогда его не увидеть.
Договаривать не было нужды. Если Тизера арестуют, вполне возможно, что его уже не будет в живых, прежде чем мы до него доберемся. Другие узники могут забить содомита до смерти, только бы не находиться с ним в одной камере.
Я выхватил шпагу из ножен и бросился к окну, чтобы срезать гардины. Протянул кусок ткани Элиасу, а второй повязал наподобие маски.
— Мы собираемся ограбить констеблей? — спросил Элиас.
— Ты ведь не хочешь, чтобы тебя узнали? Наверное, будет нелегко убедить лондонских джентльменов принять рвотное средство, если тебя застукают как содомита.
Его не пришлось долго уговаривать. Мгновение спустя его лицо уже закрывала наскоро сделанная маска — вроде тех, которыми я порой пользовался в дни моей юности на большой дороге, — и мы оба бросились в гущу событий.
Двое вооруженных людей в масках всегда привлекают к себе внимание, и мы не были исключением. И констебли, и содомиты смотрели на нас с одинаковым ужасом. Мы протиснулись сквозь толпу, исполнявшую странный парный танец — один партнер пытался арестовать другого, а тот сопротивлялся, — но нужного нам человека нигде не было видно.
В главном зале, где недавно был в разгаре бал, стояла кутерьма. Некоторые участники трусливо прятались по углам, в то время как другие отважно сражались, вооружившись подсвечниками и обломками мебели. Повсюду в беспорядке валялись столы и стулья, битое стекло островками блестело посреди луж пролитого вина и пунша. В зале орудовало десятка два констеблей или громил, нанятых для исполнения этой роли, а также с десяток членов Общества реформации нравов. Я подумал, что люди, так озабоченные нравами, могли бы вести себя не столь грубо. Двое констеблей прижали содомита к полу, а реформист охаживал его ногами. Группа из трех-четырех содомитов тщетно пыталась выбраться из комнаты, но констебли сбили их с ног, в то время как реформисты улюлюкали, отойдя на безопасное расстояние. Констебли были громилами и головорезами, а реформисты — трусами. Праведность всегда насаждается подобным образом.
— Тизер! — крикнул я метавшимся в панике содомитам. — Кто-нибудь видел Тизера?
Никто меня не слышал или не обращал на меня внимания. У бедняг и своих трудностей было предостаточно, а констебли еще не решили, стоит нас хватать или дать нам пройти. Никто не попытался нас задержать, ибо кругом было полно более легкой добычи. Члены Общества реформации нравов — их было нетрудно опознать, так как они боязливо съеживались, стоило нам посмотреть в их сторону, — вели себя очень показательно для тех, кто скрывает жестокость под маской религиозности. Несмотря на неистовую веру в своего Господа, они не спешили рисковать ради того, чтобы скорее предстать перед Ним.
