— Она была почти пустая.
Лунд пролистала свой блокнот.
— Домработница в тот день делала закупки. Она утверждает, что пополнила все запасы.
Хартманн глянул на адвоката:
— Она бы не выбросила бутылку, если там еще что-то оставалось. Да, я выпил, что из этого?
Лунд молча смотрела на него.
— В тот день была годовщина нашей свадьбы. Мы с женой…
— Так это был особенный день для вас? — сказал Майер.
— Это не ваше дело!
— Вы принимаете успокоительное, — продолжила Лунд. Она взяла со стола пакет с вещественным доказательством. — Мы нашли ваши таблетки.
— Неужели вы готовы на любую низость? Ради чего? Или Бремер обещал вам повышение?
— Алкоголь и сильнодействующие препараты, — покачал головой Майер. — Я в шоке. Вы же политик. Завесили своими портретами весь город. А вы знаете, что это опасный коктейль? Как же так?
— Да, я выпил. Но уже несколько месяцев я не принимал никаких лекарств.
— То есть у вас просто выдался паршивый денек, вы это хотите сказать?
Хартманн ходил по гостиной взад и вперед, глядя на метки, которыми были испещрены стены.
— Вы выпили целую бутылку крепкого спиртного, — продолжал Майер, — приняли парочку веселящих пилюль. Или больше?
— Это становится утомительным.
— Утомительно слушать ваши заверения в том, что вы приехали сюда, напились в стельку и тем не менее точно помнили, что ушли из квартиры в половине одиннадцатого.
— Да! Представьте себе, я помню! И еще я помню, к каким выключателям прикасался. Сколько раз ходил в туалет. Вам интересно? Давайте я возьму вас за руку и мы вместе сходим проверить кнопку лифта…
— Вы поехали на лифте? — спросила Лунд.
— Да. Невероятно, но факт. Я поехал на лифте.
Лунд покачала головой:
— Управляющий зданием утверждает, что в ту пятницу лифт не работал.
Он раскинул руки:
— Ну значит, я пошел по лестнице! Какая разница?
— Хартманн рассказал вам, что он делал в квартире, — повторила адвокат. — Риэ Скоугор подтвердила, что после этого он пришел к ней. — Она взяла Хартманна под руку и повела к входной двери. — Мой клиент сотрудничал с вами, насколько это было возможно. Нам больше нечего здесь делать.
Полицейские посмотрели им вслед.
— Почему этот гад все время врет нам? — вскричал Майер.
Лунд смотрела на чуть смятые простыни в спальне. Никто не лежал на них. На кровати просто посидели, возможно — поговорили.
— Куда же пошла Нанна? — пробормотала она.
Хартманн проезжал мимо длинных охряных казарм Нюбодера, когда ему дозвонился Мортен Вебер:
— Ну, как прошло?
Вопрос показался ему странным. Вряд ли он предполагал более одного варианта ответа.
— Все прошло нормально, Мортен. В чем дело?
— Ты помнишь Дорту? Она у нас временно работала на подмене.
— Не очень.
— Ну, такая приятная женщина? У нее еще спина болела. Я посоветовал ей своего иглотерапевта.
— Да-да, помню, кажется. И что с ней?
Машина катилась по длинной Сторе-Конгенсгаде: кафе и магазины, по левую руку — великолепный купол Мраморного собора.
— Она рассказала мне кое-что интересное.
Хартманн ждал продолжения, но, поскольку Вебер молчал, спросил:
— Что именно?
— Я бы не хотел говорить об этом по телефону.
— Господи, Мортен! Неужели ты думаешь, что и телефон мой прослушивается?
Помедлив, Вебер ответил:
— Может быть. Не знаю. Нам надо поговорить с Олавом. Ты был прав.
Группа поддержки скорбящих собралась в холодном помещении при церкви: десять человек вокруг пластикового стола в пустом безрадостном зале.
Бирк-Ларсены сидели на соседних стульях и слушали истории чужого горя. Рак и автомобильные аварии, сердечные приступы и самоубийства. Слезы живых и молчание мертвых.
Пернилле не слушала. Тайс Бирк-Ларсен кивал, но ничего не говорил.
За окном на голых ветках дерева рвался и вился на ветру потрепанный белый шарфик — словно потерянная молитва.
Когда подошла их очередь, они едва сказали несколько слов. Никто не давил на них. Да, собственно, и внимания никто не обратил — лишь один худощавый мужчина, который гордо держал высоко поднятую голову, даже когда говорил о своем умершем сыне.
Наверное, дело в смущении, думал Бирк-Ларсен. Ему было, в общем-то, все равно. Инспектор социальной службы ясно сказала: либо на собрания, либо обратно в тюрьму. Поэтому он пришел сюда и даже надеялся, что будет какая-то польза. Хотя, при взгляде на отрешенное лицо Пернилле, теперь сомневался в этом.
Ничто не поможет, кроме правды. Только тогда несчастье, постигшее их, уйдет в прошлое. Только тогда они смогут отпустить его. Но правда казалась еще более недостижимой, чем когда-либо.
На улице он предложил положить ее велосипед в кузов фургона и отвезти ее домой.
— Хочу подышать, — сказала Пернилле.
— Ты уверена?
— Увидимся дома.
Она повела велосипед через парковку к выезду на проезжую часть. Там ее неожиданно остановил тот худощавый мужчина из группы. Его звали Петер Лассен.
— Мы не успели толком познакомиться на собрании.
Она пожала его протянутую руку.
— Надеюсь, вам хоть немного поможет наше общение.
— Да, конечно…
Он посмотрел на нее внимательно:
— По-моему, вы так не думаете.
Она хотела уйти, но передумала.
— Я помню, каким нелепым это казалось мне в первый раз, — продолжал Лассен. — Как можно поделиться тем, что ты чувствуешь? Ты думаешь, что твоя боль особенная, не такая, как у других. Так и есть.
— Если мне понадобится ваш совет, я спрошу, — сказала Пернилле с внезапной злостью.
Она отбросила велосипед и быстро пошла вперед, чувствуя, как набегают слезы.
У дороги она остановилась, устыдившись своего поведения. Этот человек был вежлив и любезен. Он не заслужил ее грубости и сарказма.
И она вернулась, попросила прощения.
На лице Лассена появилась робкая, добрая улыбка.
— Не нужно извиняться. Разрешите угостить вас кофе.
Момент нерешительности, и она согласилась.
В крошечном кафе было пусто. Они устроились у окна с капучино и бисквитами.
