— Вы так сильно хотите обвинить Троэльса?
— Я хочу одного: правды. Почему вы решили, что там был не он?
— Тот, кто был в окне, показался мне ниже ростом. Троэльс высокий. И всегда держится прямо. А тот человек… — Она бросила попытки сформулировать разницу. — Я знаю точно: это был не Троэльс Хартманн.
Лунд пришлось удовольствоваться этим заключением.
— И еще… — добавила Нетта Стьернфельтт. — Он смотрел прямо на меня. И мне стало не по себе. Я больше не захотела здесь оставаться. Троэльса в квартире не было, и я ушла.
Пернилле везла мальчиков домой и слушала, как они препираются на заднем сиденье. Обычно их маленькие ссоры не могли вывести ее из равновесия. Но теперь…
— Это моя, — говорил Антон. — Отдай! Отдай! Свою надо было брать.
— Мам, скажи, чтоб он отстал!
Движение было плотным, вечер — дождливым. Их голоса переполняли ее мозг, но не настолько, чтобы заглушить черные мысли.
— Ты вредина!
— Скажи ему, мам! Я уже давно не играл с этой машинкой!
— Вы не можете играть по очереди?
Родителям свойственно изрекать подобные глупости: делитесь тем, что у вас есть, ведите себя тихо, будьте послушными, скажите нам, куда вы идете, что делаете, о чем думаете. И о ком.
— Мам! Он меня обижает!
— Заткнись! — завыл Антон. Или Эмиль.
Когда они ныли, их невозможно было отличить.
— Моя! Моя! Моя!
Как два маленьких кипящих чайника со свистком на носике.
Среди машин она увидела небольшой просвет, рванула руль вправо, зная, что пристегнутых ремнями мальчишек качнет в их креслах, потом вдавила тормоз. Под испуганный вопль детей машина ударилась о поребрик. Вокруг с бранью разбегались пешеходы.
Вот тогда они притихли, глядя на нее, застывшую на водительском сиденье, и на людей, огибающих машину.
Никаких повреждений. Они всего лишь в безумном рывке выскочили с ровного безопасного пути, который и есть жизнь.
— Мама? — произнес тихий детский голос.
Она посмотрела в зеркало заднего вида на их лица. И испытала шок от того, что сделала. От того, что внесла в их юные хрупкие жизни такой страх.
— Пусть Эмиль берет машинку, — сказал Антон. — Мы будем по очереди играть.
Она снова плакала. Слезы текли по щекам, размывая вечерний мрак. Руль стал слишком тяжелым. В машине пахло детьми, бензином и сигаретами Тайса.
— Мама! Мамочка?
Тайс Бирк-Ларсен готовил ужин, когда в дверь вошли мальчики.
— Как вы поздно, — сказал он. — Что-нибудь случилось?
— Я забирала детей из школы, я же говорила тебе.
— Знаю, но уже столько времени. Я уже всем позвонил. И Лотте…
— Я тебе говорила.
Он не стал продолжать.
— Я тут решил спагетти приготовить, с мясным соусом.
У нее было странное лицо.
— Я позвонила тому журналисту, который заходил сегодня утром, — проговорила она.
Он перестал мешать соус.
— Договорилась о встрече. Он скоро приедет.
— Зачем ты это сделала? Почему не обсудила со мной? Мне же никак нельзя мешать расследованию, полиция предупреждала…
Она расхохоталась:
— Полиция? Теперь ты делаешь все, что они тебя велят?
— Пернилле…
— Нам нужна помощь. Мы должны сдвинуть наконец дело с мертвой точки. Ведь должны быть свидетели. Газета предложит награду за информацию.
Он запрокинул голову, зажмурив глаза.
— Если это был не Троэльс Хартманн, значит кто-то другой…
Он вернулся к плите, проверил соус.
— Мне это не нравится.
— Тем не менее это решено.
— Пернилле…
— Все, я уже согласилась дать интервью! — крикнула она. — Ты оставайся здесь и вари спагетти, если тебе нравится. Я сама справлюсь.
Майер снова и снова задавал Риэ Скоугор одни и те же вопросы.
— Значит, ни один из спонсоров не видел Хартманна до воскресенья?
— Я уже миллион раз вам говорила: он был болен.
Майер развел руками:
— Как же так? А мне он сказал, что его речь имела успех. Что-то я не пойму. Зачем вы его прикрываете? Ваш отец — член парламента. Что он скажет, когда вы предстанете перед судом за дачу ложных показаний и за соучастие в преступлении?
Она, по-видимому, готовилась к допросу: изящная блузка в тонкую полоску, аккуратно уложенные волосы. Привлекательная женщина. Даже красавица, когда соизволит улыбнуться.
— Неужели такой человек, как Хартманн, значит для вас больше, чем карьера?
— Вы не знаете Троэльса Хартманна. И я не покрываю его.
— А вы его знаете, Риэ? Он ведь не рассказал вам о своем псевдониме Фауст на сайте знакомств. Не рассказал о том, что встречался с десятками женщин.
Она улыбнулась:
— Все совершают порой поступки, о которых потом сожалеют. Разве вы не такой?
— Я всегда все рассказываю жене. Так надежнее. И так правильно.
— Все это закончилось после того, как мы познакомились.
Он встал со своего места, уселся на стол рядом с ней и начал зачитывать выдержки из электронных писем:
— «Я хочу тебя. Хочу прикоснуться к тебе. Хочу почувствовать тебя».
Следующая страница:
— «Я уже еду в квартиру. Дождись меня. Не одевайся».
Он положил листки перед ней:
— Все подписаны буквой «Ф», то есть «Фауст». Откуда вы знаете, что он не писал и Нанне Бирк-Ларсен?
Она вздохнула со снисходительной улыбкой.
— Что вам известно, Риэ? — настаивал Майер. — Пожалуйста, расскажите.
Никакого ответа. Он вернулся к конференции:
— Что именно случилось с Хартманном? Почему ему пришлось оставаться в номере?
Он закурил сигарету.
— Простуда. Обычная простуда, как у всех.
— Обычная простуда означает, что ты валяешься в кровати, потеешь, как свинья, кашляешь, сморкаешься каждую минуту. Так и было у Хартманна?
— Да.
— И он был весь в соплях?
— Ну да.
— Куча грязных платков, наверное?
— Точно.
— Ничего подобного. — Он посмотрел в свой блокнот. — Я говорил с горничной, которая убирала номер. Она сказала, что номер выглядел так, будто там жил один человек, а не двое. Никаких сопливых носовых платков, никаких следов больного человека.
