Совсем не такой, как Тайс, который и помыслить бы не смел открыть дело в какой-нибудь стране вроде Вьетнама. Он и десяти-то работникам с трудом платил, не то что пятидесяти.
— Хочешь, налью тебе еще? — спросил он.
В ответ она произнесла слова, которые не срывались с ее губ уже много лет, и адресовались они всегда одному и тому же человеку:
— Раздень меня.
Он глупо хихикнул:
— Ты уверена? То есть… ты какая-то…
Она закрыла глаза. Откинула голову, приоткрыла рот. И улыбнулась.
Поцелуй. И потом он оказался на ней, возился, щупал, прижимал к шее мокрые от джина губы, дышал слишком часто, будто убеждал себя в чем-то.
Пернилле лежала на широкой кровати на спине, отдавшись его рукам, пока он отчаянно боролся с ее темно-синим платьем. Она надела его сегодня утром, чтобы пойти на кладбище и опустить в бурую землю урну с прахом Нанны. Ей это платье больше не нужно.
Тайс Бирк-Ларсен доел суп, собрал те вещи, что у него остались, осмотрел раны и выпросил несколько кусков пластыря. А потом надел свой алый рабочий костюм, набросил черную кожаную куртку.
Седой смотритель приюта наблюдал за ним.
— Вы точно не хотите побыть у нас? Здесь, конечно, не «Рэдиссон»…
— Спасибо, что помогли. Я должен идти.
Рукопожатие — твердое, решительное.
— Пожалуйста. К вашим услугам. — Смотритель собирал постельное белье с койки. — Однажды я тоже потерял кое-что, — сказал он. — Сейчас неважно что и почему. Но так случилось.
Было уже почти девять вечера. Бирк-Ларсен натянул свою черную шерстяную шапку.
— Жизнь потеряла смысл. И чувство вины толкало меня на ужасные поступки. Я ненавидел себя.
Он вручил Бирк-Ларсену зажигалку и пачку сигарет.
— Оставьте себе. Я ненавидел саму жизнь. Но сегодня я понимаю: во всем была цель.
Бирк-Ларсен раскурил сигарету.
— То, что казалось концом, обернулось началом.
По маленькой комнате, пропахшей перегаром и немытыми мужскими телами, растекалось облачко табачного дыма.
— Господь посылает нам испытания с умыслом. Конечно, нам этого не понять, пока мы барахтаемся по шею в дерьме.
— С умыслом? — переспросил Бирк-Ларсен и не смог удержаться от ухмылки.
— О да. У Него есть план — для вас, Тайс, для меня, для всех. Мы идем по пути, который был предопределен для нас независимо от того, знаем мы об этом или нет. То, что ждет нас в конце…
Бирк-Ларсен глубоко затянулся. Он больше не хотел слушать этого человека. Ему не нравилось, как тот смотрит на него, требуя ответов.
— Скажите что-нибудь, Тайс.
— Что я должен сказать? — рявкнул он и тут же устыдился своего резкого тона. — До встречи с женой, до рождения детей я совершил много дурного. — Его глаза сверкнули. — Вам такое даже и не снилось. Я причинял людям страдание, потому что считал, что они это заслужили. Я… — Его узкие глаза зажмурились от боли. — Хватит, не могу больше.
На каждой стене комнаты висело по распятию — измученный худой человек смотрел сверху вниз на каждого, кто переступал этот порог, в каком бы состоянии он ни был.
— Это было давно. — Тайс указал пальцем на мученическую фигуру Христа. — Но этот парень ничего не забывает, я думаю. Так что приговор просто отложили, и я получил небольшую отсрочку, чтобы пожить с семьей. Теперь мое время истекло.
Слишком много слов. Он снова затянулся сигаретой, смаргивая слезы, выжигаемые горьким дымом.
— Тайс, не все еще потеряно, я уверен в этом. Есть что-то, что может дать вашей семье надежду и утешение.
— Да-а, — протянул Бирк-Ларсен. — Кое-что есть. — Он поднял глаза на седого смотрителя. — Только вряд ли это утешение можно назвать христианским.
Впервые за вечер тот не нашелся что сказать.
— Доброй ночи, — пробормотал Бирк-Ларсен и вышел наружу, в сырую холодную ночь.
Она очнулась от резкой боли в затылке. Увидела, что лежит на полу подземного гаража. Попыталась встать, но едва смогла пошевелиться: руки и ноги были связаны. Теперь в гараже горел свет. Рядом с ней стоял белый «универсал», чуть дальше недоделанный шкаф и столярные инструменты.
Она ерзала на бетонном полу, вдыхая вместе с пылью запах моторного масла и опилок. И сигаретного дыма.
Сумела перевернуться на другой бок, нашла глазами крошечный красный огонек, мерцающий в черной тени. Дождалась, пока зрение приспособилось к темноте после света.
Хольк сидел на чем-то вроде большой канистры из-под бензина и дымил сигаретой.
Надо говорить, решила Лунд. Оружия нет, ничего нет.
— Развяжите меня, Хольк. Вы знаете, у вас ничего не получится.
Он не отвечал.
— Давайте же.
Ни звука.
— Мы сможем что-нибудь придумать.
Ее слова звучали жалко, нелепо.
— Я знаю, вы не хотели…
Он продолжал курить, поглядывая то на нее, то на предметы в гараже.
— Полиция легко отследит, где я.
Хольк швырнул что-то из своего темного угла. Прямо перед ней приземлился ее мобильный телефон, разбитый и неработающий.
— Полагаю, вам хочется узнать, — сказал он.
— Развяжите меня.
Он рассмеялся:
— Как же мы с вами поступим? Если я расскажу вам…
Она тяжело дышала в неудобной позе.
— Нет, правда. — В его голосе послышалось холодное любопытство. — Мне интересно. Если я все расскажу вам, мне придется вас убить. Если не расскажу… — Он отбросил сигарету в ее сторону. Окурок с шипением приземлился прямо в масляную лужу. — То все равно убью. В таком случае…
— Развяжите меня, Хольк.
Он нагнул голову, будто прислушивался:
— Здесь так тихо. Прекрасный район, согласны?
Он встал, приблизился к ней.
— В полиции знают, куда я поехала, — быстро сказала Лунд. — Они уже едут сюда.
Он вынул из кармана бумажник, замер, что-то разглядывая.
— У вас есть дети?
Ее трясло. От холода. И страха.
Он подошел еще ближе, присел перед ней на корточки, показал ей бумажник:
— Так у вас есть дети? У меня двое.
Девочка и мальчик, весело смеются, рядом с ними женщина — улыбается в объектив.
Хольк осторожно погладил лицо каждого на снимке пальцем.
— Моя жена. — Его голова качнулась из стороны в сторону. — Моя бывшая жена. Она не разрешает мне часто видеться с ними.
