— Хольк…
— Вы хотели знать. Вы повсюду совали свой нос и задавали вопросы. И смотрите, к чему это привело. — Он постучал себя в грудь. — Вы обвиняете меня? Меня? Я никогда и никого не хотел убивать. Да и никто не хочет. Я не хотел. Даже ту маленькую грязную шлюшку.
— Йенс…
— Этот Кристенсен доставал меня. Слизняк. Хотел денег. Место повыше. Хотел… — Дикая, безумная ярость исказила серое, унылое лицо Холька. — Мне это и так уже слишком дорого обошлось.
— Знаю, — сказала она, пытаясь снизить накал страстей. — Вот поэтому нам и нужно поговорить. Вы должны развязать меня. Мы все обсудим.
— Да.
Надежда!
— Я бы очень этого хотел.
— Давайте так и поступим. Развяжите меня.
— Но не все так просто, да?
— Хольк…
Он осмотрелся:
— Я знал, что вы поймете.
Он направился к белому «универсалу», поднял дверцу багажника.
Лунд подергалась, ничего не добилась, стала лихорадочно думать.
Затем он вернулся, схватил ее за куртку, потащил по грязному полу.
На бетоне осталась разбитая гарнитура от телефона.
— Подождите, Хольк! — крикнула она. — Меня отследят, у меня два мобильника.
Они уже были возле машины. Он что-то искал — оружие? Чтобы избить ее до потери сознания. Потом в багажник. В реку. Точно как Нанну.
— Это был мой личный телефон, не служебный.
Он обернулся.
— Я же говорила. Они уже едут. В машине остался служебный телефон.
— Где?
Она замолчала.
Он взял в руку гаечный ключ, занес над ней и повторил уже громче:
— Где?
— В сумке.
— Не уходите никуда, — сказал Хольк и засмеялся.
Минута, максимум две. Лунд, извиваясь, ползла через гараж обратно к каркасу шкафа, рядом с которым были сложены инструменты.
Никакого второго телефона не было. Не было и волшебного маячка, чтобы привести полицию в этот пустынный, темный, полуиндустриальный район на окраине города, где Хольк жил в одиночестве в квартире при недостроенном складе, принадлежавшем его родственникам, которые на зиму перебрались в Кейптаун.
Сумка была набита жвачкой, бумажными носовыми платками, мятными конфетами и разным хламом.
Он вывалил все на сиденье патрульной машины и копался в этой куче, с каждой потерянной секундой приходя во все большее раздражение. Рванул на себя дверцу бардачка. Ничего не нашел там, кроме «Никотинеля» и парковочных билетов.
Он не знал, зачем показал ей фотографию жены и детей. Не знал, почему не убил ее сразу, почему не бросил окровавленный труп в багажник «универсала», не увез его в далекий лес, где можно было бы найти речку или канал и столкнуть машину вместе с Лунд в тухлую воду, и никто бы ничего и никогда не узнал.
Потеряно. Невидимо. Забыто.
Хольк еще раз проверил содержимое ее сумки.
Он не собирался убивать Олава Кристенсена. Но гаденыш не оставил ему выбора. Такова жизнь, она не предлагает выбора, перед тобой только длинная дорогая, которая с каждым прошедшим днем становится лишь уже и темнее.
— Сука, — прошипел Хольк, захлопнул дверь машины и пошел обратно к черному спуску, ведущему в гараж и к Лунд.
Молоток. Стамеска. Гвозди, шурупы, болты.
И ножовка.
Она потянулась связанными руками и ухватила рукоятку дрожащими от напряжения пальцами, подтащила к ногам, зажала полотно коленями и стала тереть об зубцы пластиковый хомут, стягивающий лодыжки.
Послышались шаги. Он возвращается, с чем-то возится в темноте у входного проема.
Она попыталась представить, что он делает.
Этот человек все продумывает заранее. Ему нужно подготовиться. Спланировать.
Звуки: шуршание полиэтилена.
Черный пакет, чтобы спрятать тело в багажнике.
Клацанье металла — словно кто-то бьется на клинках.
Ножи? Или еще что-нибудь режущее, в пару к гаечному ключу, чтобы ни в одной мелочи не отступить от задуманного.
Шаги.
Хольк вышел на освещенное место. Правым локтем он прижимал к телу большой черный мешок для мусора, а руками разматывал рулон промышленного скотча. Нанну бросили в реку живой, но у нее хотя бы не был заклеен рот, и она могла кричать.
Хольк подошел к машине со стороны багажника. Остановился, стал оглядываться.
— Сука! — крикнул он.
И снова завертел головой в разные стороны, не веря, что так сглупил.
Потом достал из багажника фонарик, щелкнул выключателем.
Яркий одноглазый луч искал ее, как охотник ищет раненую лань. Белый сноп света рыскал вправо и влево, вправо и влево.
Как долго это уже длится? Пять минут, десять?
В подземном гараже не существовало такого понятия, как «время». Только вооруженный мужчина и женщина, которую он искал в полумраке. Лунд пряталась за бетонными колоннами, затаив дыхание, стараясь не издавать ни звука. И убеждала себя, что угрозы, которыми она пыталась остановить Холька, не были такими уж пустыми, как могло показаться. Кто-то непременно найдет ее, несмотря на то что она приехала сюда одна, никому ничего не сказав, даже Майеру.
Ее найдут.
Может быть.
Может быть.
Он ходил возле сваленных кучей мешков цемента, светя фонариком в пол. Лунд вдруг увидела свой пистолет — он лежал там, где она его уронила, когда Хольк оглушил ее ударом гаечного ключа. Серый металл тускло поблескивал недалеко от белого «универсала».
Ждать и надеяться? Или рискнуть и победить? Она понимала, что вопрос риторический. Выбора на самом деле не было.
Хольк прошел в другой конец подвала. До пистолета четыре шага, не больше. Может, Хольк не заметил его. А может, настолько был уверен в своей власти и безопасности, что не нуждался в ином оружии, кроме собственной силы.
Лунд решилась.
Оказалось, до него не четыре шага, а пять. Она почти дотянулась до пистолета, когда увидела Холька. Он стоял, скрытый темнотой, и ждал.
Пистолет был приманкой для дураков, догадалась она в тот момент, когда Хольк левой рукой схватил с пола «глок», а правой ударил ее по голове. С криком она опрокинулась на холодный бетон.
Пыль во рту. Горечь и страх. Цепляясь за грязный пол, она с трудом встала на колени и увидела прямо перед носом дуло своего пистолета.
Неожиданно сзади раздался какой-то звук, и в подвал ворвался еще один луч света.
— Стоять, Хольк!
