Гостиничный номер был разнесен в клочья — разбитые зеркала, на полу сорванные со стен картины… Вагн Скербек смотрел на Пернилле, которая молча лежала на кровати, почти без одежды.
Пьяный норвежец был перепуган до смерти.
— Я же не знал, что она сумасшедшая! Ваш номер я нашел в ее телефоне. Это я вам звонил.
Скербек был еще в рабочем комбинезоне. Руки в карманах, на голове черная шапочка. Он склонился над кроватью, заглянул ей в лицо:
— Пернилле.
Она посмотрела на него и ничего не сказала.
— И что теперь? — ныл норвежец. — Я ничего не сделал. Ничего не было. Я думал, она сама хочет, и… — Он смотрел только на Скербека, не на нее. Очевидно, надеялся на мужскую солидарность. — А потом она прямо с катушек сорвалась. В смысле… Я же не знал, что она замужем. Мне показалась, она не против немного…
— Исчезни, — рявкнул Скербек и вытолкал его за дверь.
Вернулся к ней, опустился возле кровати на колени:
— Пернилле, наверное, тебе лучше одеться.
Он поднял опрокинутый стул. Взял с пола ее колготки, подал ей. Она не шевелилась.
— Да что же это…
Он попробовал сам надеть ей колготки. Потом отбросил попытки.
— Где твоя обувь?
Не получив ответа, огляделся в разгромленном номере, нашел черные сапоги.
— Я искал тебя. Звонили из полиции.
С сапогами оказалось ничуть не проще, чем с колготками.
— Пернилле! Если ты не поможешь, я не смогу тебя одеть.
Она молча смотрела сквозь него.
— Они нашли убийцу.
Она не двигалась, не помогала ему. Он снова принялся за сапоги.
— Ты слышишь меня? Его поймали. Он мертв.
Она не выходила из ступора, молчала.
— Он мертв, — повторил Скербек.
Медленно, как во сне, она забрала у него сапоги, всунула в них ноги. Вагн Скербек быстро прошелся по номеру, немного прибрался — поставил на комод упавшую лампу, поднял вазу с цветами.
Затем вывел ее из гостиницы.
Он приехал на небольшом грузовике, в котором пахло прелыми коврами.
— Лотта с мальчиками уехали к твоим родителям. От Тайса ничего не было?
Она сидела на пассажирском сиденье, не говоря ни слова. За окном мелькали огоньки автомобильных фар.
— Ради бога, Пернилле! Скажи что-нибудь!
Они миновали ратушу, вокзал и по длинной прямой Вестерброгаде въехали в Вестербро. И дальше — мимо кафе и баров, мимо глухих переулков с наркоманскими притонами, мимо проституток и ночных гуляк.
— Однажды, — вдруг сказала она, — мы поехали на побережье, и я захотела научить Нанну плавать.
Мимо школы, куда ходили мальчики, и мимо церкви, где стоял ее белый гроб.
— Мы зашли в море, и я сказала: «Сначала ты должна научиться лежать на воде».
К дому.
— Нанне было страшно. Но я сказала, что буду держать ее. Всегда. «Что бы ни случилось, я буду тебя держать».
Она зажала ладонью рот. Потекли слезы. Ее сотрясали конвульсии внезапного приступа горя.
— Никогда тебя не отпущу, — всхлипывала она. — Никогда.
Лунд смотрела вечерние новости в квартире матери. Голова почти не болела, пиво помогло.
На экране Брикс с серьезным лицом стоял перед недостроенным складом. Он любил, когда его снимали.
— Сегодня вечером Йенс Хольк был застрелен нашим сотрудником. Это была вынужденная мера, так как Хольк угрожал огнестрельным оружием другому полицейскому, оказавшемуся на месте происшествия. Улики указывают на то, что именно Хольк является преступником, которого мы разыскивали по делу об убийстве Нанны Бирк-Ларсен.
Журналист задал вопрос о Хартманне. Брикс не смутился ни на мгновение.
В комнату вошел Бенгт и сел рядом с Лунд.
— У нас были основания считать, что убийца как-то связан с муниципалитетом. К сожалению, Хольку удалось подделать документы так, чтобы подозрения пали на Хартманна. Я рад заверить телезрителей, что Троэльс Хартманн невиновен и все это время оказывал полиции Копенгагена всяческое содействие.
— Сара…
— Минутку, — сказала она.
Он протянул руку, забрал у нее пульт, нажал на красную кнопку.
— Тебе надо выговориться, — сказал он.
— О чем?
— О том, что ты чувствуешь.
— И что же я чувствую?
— Вину?
— Нет, — моментально отреагировала Лунд.
— Страх?
Она взглянула на черный экран и мотнула головой. Потом отпила пива.
— Все равно позже наступит реакция, — настаивал он.
— Диагноз профессионала?
— Если хочешь.
— Проблема не в этом.
Еще один большой глоток.
— А в чем?
Она посмотрела на него и ничего не ответила.
Бенгт вздохнул:
— Ладно. Я помню, как оценивал личность преступника. Мне казалось, что должны быть и другие жертвы.
— Вряд ли, если это Хольк. С таким прошлым он не смог бы поддерживать свой образ жизни.
— Значит, я ошибался. И такое случается.
Она опять подняла на него глаза.
— Я не так умен, как ты, Сара.
Он сжал ее пальцы. Она не отвечала.
— Я не вижу так, как ты. У меня нет такого воображения.
Ни слова от нее.
— Иногда мне хочется, чтобы и у тебя его не было. А тебе нет?
Лунд допила пиво, размышляя над вопросом.
— Мы такие, какие мы есть, и ничего не можем с этим поделать. Согласен?
— В каком-то смысле да. Я просто хочу, чтобы ты радовалась тому, что все закончилось. — Он поднял здоровую руку и нежно отвел волосы с ее лба. — Радовалась тому, что больше не нужно носить это в своей голове.
Она опять смотрела на пустой экран. Ее рука потянулась к пульту.
— Пойдем спать, Сара. Прошу тебя, забудь об этом деле.
9
Воскресенье, 16 ноября
Избирательная комиссия собралась на экстренное заседание в девять часов утра и отозвала решение, принятое предыдущим вечером. Троэльс Хартманн снова вернулся в гонку, очищенный от подозрений, в образе невинной жертвы обстоятельств. И никто не узнал о попытке самоубийства. Не знал о ней, как надеялся Хартманн, даже Поуль Бремер.
Двумя часами позднее в штабе либералов Мортен Вебер пытался внушить своим павшим духом войскам веру в победу.
