— Прошел двадцать один год. Забудьте пока о каналах. Зачем Нанна пошла в квартиру? Она чего-то ждала. Помните те фотографии на школьном празднике? Она была такой счастливой.
— Ей нравился Хольк. Отсюда и счастье.
Лунд посмотрела на него, чуть прищурившись.
— Ну ладно, может, и не самое удачное объяснение, — признал Майер. — Но узнать все невозможно.
— Почему они не поехали в квартиру вместе?
— Потому что он политик и не может появляться на публике с девятнадцатилетней школьницей. И еще…
— Майер, хватит. Или вы тоже считаете меня сумасшедшей?
— Конечно нет. Я даже согласился отвезти вас домой.
— Вы всегда шутите, когда не знаете, что сказать.
— Ладно, Лунд. Я не считаю вас сумасшедшей.
— Вы должны проверить дело Метты Хауге целиком. Это было громкое дело в свое время, опросили тысячу семьсот человек. Среди них наверняка есть кто-то, с кем можно связать Нанну.
Майер взвыл:
— Я должен этим заниматься?
— Да. Брикс забрал мое удостоверение, я не смогу попасть в архив. Сделайте это сегодня. Нам нужны имена, которые встречались в деле Бирк-Ларсен, адреса…
— Нет.
— Проверьте, есть ли…
— Нет! — крикнул Майер.
Лунд замолчала.
— Нужно остановиться, — сказал, он спокойнее. — Это дело прямо в наваждение какое-то превратилось.
Она отвернулась к окну и произнесла:
— Я понимаю, вам будет неприятно, если окажется, что это не Хольк.
Он бросил руль на мгновение, сжал кулаки, выдохнул, снова взялся за руль.
— Если вы не заметили, я застрелил Холька ради вас. Не ради Нанны. Она была уже мертва.
Лунд молчала.
— Почему вы так печетесь обо всем, кроме себя самой? — Помолчав, он добавил: — И кроме своей семьи.
— Вы поступили правильно, Майер.
— Я знаю, что поступил правильно. Речь не об этом. Дело закрыто. Все, конец.
Она не поворачивала головы.
— Вы единственная, кто не хочет этого понять. Вам и правда нужно обратиться к психиатру или кому-то еще.
— Значит, я все-таки сумасшедшая?
— Я не это имел в виду.
— А что же тогда?
— Ради бога, Лунд!
Она отстегнула ремень, схватила с заднего сиденья свое пальто.
— Остановите машину, я выйду.
— Вы ведете себя как ребенок.
Она покидала папки в сумку, положила ладонь на ручку двери, стала открывать на полном ходу.
— Успокойтесь! — заорал Майер.
— Остановите машину и дайте мне выйти.
— Вы хотя бы знаете, где мы?
Лунд мельком глянула на замедляющие свой бег уличные огни. Где-то в районе Вестербро, квартира ее матери в противоположном конце города.
— Да, — сказала она, — знаю.
Хартманн вошел в зал, где проводилась пресс-конференция. Риэ Скоугор шагала рядом.
— Зачем мы здесь вообще? — яростно шептала она. — Ты слышал, что сказал Стокке. Бремер с самого начала мог снять с тебя…
Очередное великолепное помещение, отделанное деревянными панелями, увешанное старинной и современной живописью. Журналисты уже рассаживались, операторы настраивали оборудование, политики собрались возле подиума.
Вебер — редкий случай — был заодно со Скоугор.
— Ты не можешь игнорировать факты, — сказал он, — это чистой воды фарс.
К Хартманну приблизилась Маи Йуль и пожала ему руку:
— Рада, что вы с нами, Троэльс, несмотря на все, что вам пришлось испытать.
— Его заставили испытать, — поправил ее Вебер вполголоса.
— Спасибо, Маи, — сказал Хартманн. — Простите, мне нужно кое с кем поговорить.
В зале появился Бремер, он читал на ходу какие-то документы. Заметив идущего к нему Хартманна, он воскликнул:
— А, ты пришел, хорошо. Давайте начинать.
— Нам нужно поговорить.
Репортеры раскрывали блокноты, доставали ручки.
— Нет, Троэльс, не сейчас.
— Вы знали, что деньги Олаву Кристенсену переводил Хольк, а не я.
Бремер сунул руки в карманы брюк, откинул голову, посмотрел на него из-под прикрытых век:
— Кто тебе это сказал? Нет, не говори, дай-ка сам угадаю. Кто-то из департамента Холька? — Бремер улыбнулся. — Ну, разумеется. Эти-то всегда умели подстелить соломки.
— Вы знали, — повторил Хартманн с нажимом.
— Конечно же нет! — Он похлопал Хартманна по плечу. — Троэльс… тебе пришлось несладко. И это сказывается. Тебе нужно бороться со своей вспыльчивостью.
Хартманн не попался на удочку — не стал реагировать на этот вызов.
— Послушай, — Бремер попробовал зайти с другой стороны, — сейчас в департаменте Холька переполох, они знают, что я собираюсь проводить завтра закрытое слушание. Они что угодно придумают, лишь бы свалить вину на кого-то другого. — Искренняя улыбка, подмигивающий глаз. — Ты прошел через ад. Я вполне могу понять твою подозрительность. Хольк и, возможно, кое-кто из его людей дурачили всех нас. Нам нужно вместе навести порядок. Ты согласен?
Хартманн молчал.
— Или ты веришь им, а не мне? — спросил Поуль Бремер. Снова хлопнул Хартманна по плечу, снова засиял улыбкой. — Ну вот и хорошо. Пойдем, пора начинать.
В зал торопливо вбегали опоздавшие журналисты. На подиуме уже хозяйничал Бремер, оглашал превосходно подготовленную вступительную речь о том, каким шоком стало для всех разоблачение Холька и как особенно тяжело пришлось одному из членов совета, на которого несправедливо пали подозрения.
— Мы все слышали, какие чудовищные обвинения выдвигались против Троэльса, — говорил Бремер, покровительственно кладя руку на плечо Хартманна. — Ни на миг я не усомнился в том, что они ложные. Но политики обязаны реагировать на события адекватно, и мы так и делали, из лучших побуждений, хотя и ошибочно. Теперь мы решили объявить в ратуше перемирие. Мы забудем о наших разногласиях во имя блага Копенгагена…
Хартманн повернулся к нему.
— Вы возглавляете комитет по финансам, — сказал он, и микрофон, стоящий перед Бремером, усилил его голос.
Мэр оборвал речь, уставился на Хартманна.
— Что? — спросил он.
— Вы возглавляете комитет по финансам.
Теплота и улыбки вмиг исчезли из его облика.
— Обсудим это позднее, — сказал он тихо и жестко.
Но Хартманна было не остановить.
