— Очень серьезное. — Брикс заметил, что дверь в кабинет распахнута. Он поднялся и плотно закрыл ее, после чего встал перед Лунд. — Я могу предложить вам решение, но мое предложение будет в силе недолго. Как следует обдумайте его.
Она уставилась на свои грязные пальцы.
— Это дело вызвало множество осложнений. Они никому не нужны. — Он говорил уверенно, сунув руки в карманы. — Избежать проблем, к всеобщему удовлетворению, мы сможем, если некоторые аспекты расследования не будут упомянуты в окончательном рапорте. Я говорю, в частности, о вашем утверждении, будто кто-то из руководства полиции выгораживал мэрию, и о предположении, что Скербек связан с другими делами о пропавших девушках.
Он снова уселся в кресло.
— Дело Нанны Бирк-Ларсен, таким образом, будет окончательно закрыто, и к нему никто не будет больше возвращаться.
Брикс ждал от нее реакции. Так как она молчала, он заговорил снова:
— Как мне видится, это хорошее решение для вас. И для всех нас.
Лунд все так же молча смотрела на него.
— Мой вам совет: примите это предложение.
Молчание.
— Сара, вы нашли убийцу. Это единственное, что имеет значение. Если вы согласитесь на наше предложение, то сможете найти работу где-то еще. Я дам вам хорошую рекомендацию. Вы сможете начать…
Она встала и направилась к двери.
— Лунд?
Остановившись в проеме, она медленно и тщательно счищала грязь с рукава черно-белого свитера.
— Наверху от вас ждут ответа.
Она еще раз взглянула на него и зашагала по коридору из черного мрамора, мимо кабинета с игрушечной машинкой на столе, мимо Янсена, мимо шумной комнаты, где в свободные минуты собирались сотрудники отдела убийств перекусить и обменяться непристойными анекдотами.
И вышла в темное, холодное утро.
В шесть часов Троэльс Хартманн проснулся в своем кабинете от воя зимнего ветра за окном. Пленка, которой заклеили разбитое стекло, оторвалась, и в помещении стоял ледяной холод.
Голова трещала, во рту отвратительный вкус. Пустой графин из-под бренди валялся на ковре, там же россыпью газеты, речи, плакаты — все, что он мог схватить и швырнуть на пол этой долгой и горькой ночью.
Бережно придерживая раскалывающуюся голову, он нашел мобильный телефон и набрал номер Брикса.
— Я занят, — сказал полицейский. — Но обязательно перезвоню вам, когда не смогу придумать себе занятия поинтереснее.
Хартманн не мог позволить себе обижаться.
— Это очень важно, выслушайте меня!
— В чем дело?
— Я звоню насчет дела Бирк-Ларсен. Пытался дозвониться до вас весь вечер, но вы не отвечали.
— Работал.
— Я кое-что узнал. Вам нужно заняться этим. Квартира…
— Спасибо за неожиданное желание помочь нам. Но вы опоздали. Дело закрыто, на этот раз навсегда. Мы нашли убийцу. Ни вы, ни какой-либо другой чиновник мэрии в убийстве не замешаны. Это… — Коп запнулся, как будто ему неприятно было то, что он собирался сказать. — Это скорее семейное дело.
Хартманн словно проснулся во второй раз и теперь со стыдом взирал на беспорядок и пустые бутылки.
— А кто?..
— Скоро обо всем расскажут в новостях.
Фотография, присланная Бремером, по-прежнему лежала на его рабочем столе. Улыбающаяся Нанна держала его под локоть, глядя ему в лицо. Тогда он действительно не запомнил ее имени.
— Алло? — раздался голос Брикса. Хартманн на мгновение забыл о том, что говорит с ним по телефону.
— А он… мертв?
— Да. Послушайте, Хартманн, у меня много дел…
— Есть кое-что еще…
Брикс тяжело вздохнул в трубку:
— Только покороче.
Благородный запах красного дерева, позолота, фрески — эта шикарная комфортабельная тюрьма поглотила Троэльса Хартманна, обволокла его соблазнами, нашептывая обещания на ухо, словно сирена…
— Просто дело в том… — Хриплый от похмелья и недостатка сна голос сорвался и стих. Хартманн не мог говорить.
— Знаете что, я лучше пришлю к вам кого-нибудь на следующей неделе, — сказал Брикс. — Удачи на выборах. И кстати: даже не мечтайте о том, чтобы давить на нас, как делал ваш предшественник. Этому больше не бывать.
Отложив мобильник, Хартманн взял пульт, включил телевизор и нашел новостной канал.
— Вчера вечером Поуль Бремер перенес второй инфаркт. Он снял свою кандидатуру с выборов на пост мэра. Бремер возглавлял городской совет Копенгагена в течение двенадцати лет. Политические обозреватели единогласно считают, что его решение сойти с предвыборной гонки гарантирует победу Троэльса Хартманна…
В дверь постучали, и тут же в кабинет вошла улыбчивая светловолосая женщина в зеленом костюме. В руке она держала пачку газет.
— Доброе утро, — бодро поздоровалась она и с невозмутимым видом быстро оценила состояние кабинета и самого Хартманна. — Тут мы наведем порядок, — сказала она, — ведь скоро придут фотографы. Первым делом вызову стекольщиков.
Она подошла к столу, протянула руку. Он пожал ее. Теплая и мягкая.
— Майя Рандруп. Мортен попросил меня подменить пока Риэ Скоугор. — Она положила перед ним несколько страниц печатного текста. — И вот ваша речь. Я перепечатала ее по просьбе Мортена. Очень хорошая.
Грациозно ступая, она стала ходить по кабинету, собирая разбросанные вещи: его пиджак, пустой бокал, графин, папки. И ни на миг не переставала улыбаться.
— Когда стало известно о решении Бремера, я предложила внести в речь несколько дополнений, — произнесла она, поднимая опрокинутый стул. — Мы с Мортеном считаем, что ими мы зададим правильный тон: сочувственный и вместе с тем решительный. Вы должны показать, что намерены взять из наследия Бремера все лучшее, чтобы на этом основании строить новые отношения в обществе в соответствии с вашими собственными идеями.
Она еще раз оглядела помещение, проверяя, что еще нужно сделать.
— Здесь ведь есть душ? Вы успеете побриться. Я принесу свежую одежду. — Она не ждала его ответов. — Через сорок пять минут вы будете готовы. Конечно, жаль, что вам досталась такая победа. Но это победа. Без Бремера у вас появилось свободное время в расписании, и Мортен считает, что вам следует отдохнуть. После пресс-конференции поезжайте домой и постарайтесь не выходить на люди день-другой. Кампания закончена, нам остается только ждать.
Она распахнула окно, и в кабинет ворвался холодный ноябрьский ветер. Хартманн продрог, но так и сидел — не шевелясь и не способный думать, отдав мозг на растерзание тупой боли.
За окном просыпался город, в предрассветном сумраке догорал голубой неон гостиничной вывески.
