— Можно нам «Чиста, как розы бутон»? — спросила Пернилле, полистав вместе с Тайсом сборник гимнов.
Священник был в коричневом пиджаке и серой водолазке. Он уточнил номер страницы и сказал:
— Номер одиннадцать-семь. Чудесный гимн. Один из моих любимых.
— Я хочу, чтобы здесь все было красиво и украшено цветами, — добавила она.
— Будет так, как пожелаете. Могу дать вам адреса нескольких флористов.
— Она любит цветы.
Сидящий рядом с ней на жесткой скамье Тайс Бирк-Ларсен уставил глаза в каменный пол.
— Голубые ирисы. И розы.
— Что еще нужно? — спросил Бирк-Ларсен.
Священник полистал записи:
— Пожалуй, мы с вами уже все обсудили. Я еще скажу прощальную речь, но попрошу вас заранее написать для меня несколько слов о Нанне. Сделайте это дома. Когда у вас будет время.
Он глянул на часы.
— Вы не должны упоминать о том, что с ней случилось, — сказала ему Пернилле.
— Только о том, какой была Нанна. Конечно.
Долгая пауза. Потом она сказала:
— Нанна всегда была счастливой. Всегда.
Он сделал пометку:
— Я буду рад сказать об этом.
Бирк-Ларсен встал. Священник последовал его примеру, пожал ему руку.
Пернилле оглядела пустое темное помещение. Попыталась вообразить гроб, увидеть в нем холодное жесткое тело.
— Если вам захочется поговорить с кем-то… — произнес священник — как доктор, предлагающий записаться на прием. В его глазах ровно светилось профессиональное сочувствие. — Помните, что ей сейчас хорошо. Нанна теперь с Господом.
Он кивнул, словно это были самые мудрые, самые правильные слова для него.
— С Господом, — повторил он.
В молчании они направились к выходу. Сделав два шага, она остановилась, обернулась на священника в коричневом пиджаке и темных брюках:
— Как это мне поможет?
Он ставил на место стул, на котором сидел. Блокнот он засунул в карман, как плотник, сделавший замеры. Возможно, он уже прикидывал, какой выставить счет.
— Как это поможет мне?
— Дорогая, — проговорил Бирк-Ларсен, попытался взять ее за руку.
Она высвободилась не глядя.
— Я хочу понять! — крикнула Пернилле человеку, стоявшему на ступенях, застывшему на пути к алтарю, пойманному ее гневом. — К чему мне ваши лицемерные слова?
Он не стушевался, не оскорбился, а нашел в себе смелость вернуться и посмотреть ей в лицо.
— Порой жизнь бессмысленна, безжалостна. Ужасно потерять свое дитя. Вера поможет вам обрести надежду и силы…
Ее лицо исказилось гневом.
— …поможет понять, что в жизни есть смысл…
— Все это чушь собачья! — не вытерпела Пернилле. — Мне плевать, с Господом она или нет. Вы понимаете?
Она сжала руки у груди. Ее голос срывался. Священник продолжал стоять неподвижно. Тайс Бирк-Ларсен застыл, спрятав лицо в ладонях.
— Понимаете вы это? — выла Пернилле. — Она должна быть… — В темной церкви где-то под крышей захлопала крыльями птица. — Со мной.
Лунд жевала «Никотинель». И смотрела на рыжеволосого парня, Оливера Шандорфа, сидящего напротив нее в пустом классе. Он сильно нервничал.
— Вчера ты рано ушел из гимназии, Оливер. Тебя не было на уроках в понедельник.
— Я неважно себя чувствовал.
— Лень — это не болезнь, — наставительно заметил Майер.
Шандорф надулся и стал выглядеть на десять лет моложе.
— За этот год у тебя больше всех пропусков, — добавила Лунд, глядя в записи.
— Оболтус, — ядовито ухмыльнулся Майер. — Единственный сынок богатых и равнодушных родителей. Все понятно.
— Послушайте! — воскликнул Шандорф. — Я всего лишь поссорился с Нанной. И это все!
Лунд и Майер переглянулись.
— Ага, ты говорил с Лизой, — кивнул Майер. — Что еще она сказала?
— Да не виноват я ни в чем. Я никогда не сделал бы Нанне ничего плохого.
— Почему она тебя бросила? — спросила Лунд.
Он пожал плечами:
— Кто ее знает. Да мне вообще наплевать.
Майер склонился к нему, принюхался к стильному небесно-голубому джемперу Шандорфа.
— Держу пари, ей тоже не нравилось, что ты куришь травку.
Шандорф нервно провел рукой по лицу.
— Задержан четыре месяца назад за употребление наркотиков. Два месяца назад — еще один привод. — Майер снова понюхал свитер. — Никак не разберу, что ты куришь… — Он вдруг озадаченно уставился на школьника, словно что-то увидел. Почти уткнувшись носом в лицо оторопевшего и перепуганного Шандорфа, он всматривался в его глаза. — Погоди-ка, что это?
— Что?
— Да у тебя в глазах… Какая-то точка в глубине… Прямо не знаю, что и думать.
Майер чуть не начал ковырять пальцем глазное яблоко Шандорфа, которому уже некуда было отодвигаться, он и так вдавился в спинку стула.
— Уф, — с облегчением выдохнул Майер. Отодвинулся. — Ничего страшного. Это просто твой мозг.
— Да пошел ты, — пробормотал Оливер.
— Ты давал Нанне пробовать это свое дерьмо? — прорычал Майер. — Ты говорил ей: эй, давай вмажемся… и лучше, если ты будешь без штанов?
Рыжая голова склонилась на грудь.
— Нанне это не очень нравилось.
— Что? — уточнила Лунд. — Травка или?..
— Ни то ни другое.
— И поэтому ты взъелся на нее? — Майер сидел уложив подбородок в согнутые в локтях руки. Его поза словно говорила: никуда отсюда не уйду. — На танцах. Стал бросаться стульями. Орал на нее.
— Я был пьян!
— Ага, — обрадовался Майер. — Тогда все в порядке. Так что ты делал после половины десятого?
— Дежурил в баре.
Лунд показала ему лист бумаги:
— Тебя нет в графике дежурств.
— Я помогал разливать напитки.
И опять Майер:
— Кто тебя там видел?
— Да много кто.
— Лиза?
— Ну и она тоже.
— Нет, она тебя не видела, — сказала Лунд.
— Я ходил между столами… Собирал бокалы…
— Слушай, умник. — Майер снова повысил голос, но говорил уже другим тоном: холодным и угрожающим. — После половины десятого тебя никто не видел.
Встал, подтянул свой стул к Шандорфу, сел к нему вплотную, так что они касались друг друга. Обнял его за плечи, сжал. Лунд тяжело вздохнула.
