Кофе и вода, бутерброды и пироги. Бирк-Ларсен бродил по гаражу, словно призрак, следил за тем, чтобы чашки были полны, тарелки не пустовали. Внимательный официант, скупой на слова.
Когда он в очередной раз зашел в контору, где стояла кофеварка, его остановил Вагн Скербек:
— Тайс, мне тут звонили.
— Сегодня никаких дел, Вагн. Я варю кофе.
— Я говорил с женой Янника. С той женщиной из гимназии.
Бирк-Ларсен отставил наполовину наполненную чашку на стол и отошел в тень, чтобы их не увидели гости.
— Сейчас не время…
— Как раз сейчас… — настаивал Скербек.
— Я уже сказал тебе. Позже.
— Это важно.
Бирк-Ларсен посмотрел на него. Та же невзрачная бандитская физиономия, которую он знал с детства, только морщин стало больше, а волос меньше. И вид все такой же: чуть испуганный, чуть глуповатый.
— Я же сказал тебе, Вагн. Я варю кофе.
Скербек вызывающе смотрел на него. Даже злобно.
— Он здесь, — сказал он.
Бирк-Ларсен тряхнул головой, потер подбородок, скулу, зачем-то отругал себя за то, что даже в такой день он не сумел как следует побриться. Потом спросил:
— Кто он?
— Тот, кого подозревает полиция. — Темные бегающие глаза Скербека горели. — Он здесь.
И назвал имя. Произнес с брезгливой ненавистью, которую Скербек испытывал ко всем иностранцам.
Через стеклянную перегородку Бирк-Ларсен нашел его взглядом.
Постепенно люди начали расходиться, поминки подходили к концу. Спустя долгое время Бирк-Ларсен вышел из конторы, пересек помещение медленным тяжелым шагом, все еще не зная, какие слова сказать, что сделать.
Пернилле благодарила учителя за венок. Рама, элегантный в черном костюме, с представительным и светским видом, недостижимым для Бирк-Ларсена, сказал:
— Это от всей гимназии. От всех нас, учеников и учителей.
Он посмотрел на Бирк-Ларсена, чего-то ожидая. Каких-то слов.
— Нам нужно еще кофе, — сказал тот.
Пернилле подняла на него глаза, удивленная грубостью мужа:
— Ты хочешь, чтобы я принесла кофе?
Кивок.
Она ушла.
Слова…
— Спасибо, что пригласили нас в свой дом, — произнес учитель.
Бирк-Ларсен смотрел не на него — на стол: чашки, стаканы, тарелки с недоеденным угощением. Закурил сигарету.
— Для ее одноклассников это много значило.
Его голос звучал гладко и мягко, акцент едва заметен. Совсем не так, как у большинства из них. Бормочут что-то нечленораздельное. Чужаки. Иностранцы.
— И для меня тоже, — продолжал Рама.
Он потянулся, чтобы притронуться к его руке. Что-то в глазах Бирк-Ларсена его остановило.
Парки и зоны отдыха. Безопасные технологии и рабочие места в природоохранном деле. Дебаты шли хорошо. Хартманн знал это, как знал и ведущий, это было понятно по тону вопросов, по кивающим головам за камерами. И по скованным ответам Бремера.
— Вы, разумеется, приветствуете все эти идеи, господин мэр?
Вела дебаты женщина, уже знакомая Хартманну, умная и привлекательная.
Кивок величественной седой головы.
— Разумеется. Но давайте поговорим о другом. Об иммиграции, например. О вашей программе интеграции. — Он посмотрел в камеру, затем на Хартманна. — Признайтесь, Троэльс, ведь это всего лишь завлекательная пустышка.
Хартманн напрягся:
— Попробуйте повторить это в ваших гетто.
Добродушный смех.
— Мы построили приличное и доступное жилье для людей, которые прибыли сюда по большей части незваными. Нам показалось, что они были благодарны. Но мы не можем указывать им, где жить.
Хартманн ощутил прилив раздражения.
— Вы создаете условия для социального неравенства…
— Давайте вернемся к вашей программе интеграции и ее ролевым моделям, — не дал ему договорить Бремер. — Вы были прямо-таки очарованы этими людьми. И это была ваша собственная идея. Почему? Почему они были так важны?
— Социальное неравенство…
— Почему мы должны относиться к иммигрантам не так, как к остальным гражданам? Да, я так же не потерплю дискриминации меньшинств, но вы желаете дать меньшинству такие права, в которых нам отказано. Нам, кто здесь родился. Почему вы не хотите обращаться с ними как с равными?
Троэльс Хартманн сделал глубокий вдох. Уже столько раз человек, сидящий напротив него, разыгрывал свои коварные гамбиты…
— Дело не в этом, как вы прекрасно понимаете…
— Я не понимаю, — возразил Бремер. — Просветите меня.
Хартманн не находил слов, сбитый с толку. Что известно Бремеру? Он явно что-то почуял.
— Как-то не похоже, чтобы сейчас вы сильно гордились участниками своей программы. Что случилось?
Да, Поуль Бремер что-то знал, и это было написано на его насмешливом лице. Хартманн мял руки. Открыл рот, желая что-то сказать. Ничего не сказал. В темноте услышал тихие указания:
— Оставайтесь на нем. Камера один.
Карьера политика может превратиться в прах в один миг. Из-за одного бездумного поступка. Из-за единственного неосторожного слова.
— Я горжусь ими.
— Неужели? — любезно улыбнулся Бремер.
— Эти люди трудятся добровольно и бесплатно, делая Копенгаген лучше. Мы должны быть благодарны им, а не отмахиваться от них как от третьесортных жителей столицы…
— Замечательно!
— Позвольте мне ответить…
— Нет-нет. Это просто замечательно. — Взгляд в камеру. Потом холодные глаза Бремера остановились на собеседнике. — Но разве не правда, что некоторые ролевые модели вашей программы на самом деле преступники?
— Это абсурд…
— Будьте честны с нами. Один из них замешан в убийстве.
Ведущая заинтересовалась:
— О каком убийстве вы говорите?
— Спросите Троэльса Хартманна, — сказал Бремер. — Он знает.
— Это дело расследуется?
— Да, как я сказал, это дело об убийстве. Но…
Бремер нахмурился, словно не желая углубляться в тему из соображений этики. Но он успел сказать достаточно. Бомба была брошена.
— Хартманн заведует в городе образованием. Спросите у него.
— Нет. — Ведущая была рассержена. — Это недопустимо, Бремер. Если вы не хотите говорить конкретно, то мы должны закрыть эту тему.
— Недопустимо? — Он вскинул руки. — Недопустимо то, что…
