Новая мечеть находилась в городском парке, её высокие минареты были видны издалека. К ней вела длинная прямая аллея, вдоль которой стояли мраморные стелы с выбитыми стихами Народного Вожатого, так что получалось, будто идущие в мечеть приближались к ней, перелистывая страницы книги Гулимова. Стелы были вышиной с трёх– этажный дом, первые строки нужно было читать, высоко задирая голову. Печигин, впрочем, всё равно ничего по-коштырски понять не мог, а Зара, видно, читала их уже не раз, потому что шла прямо, не глядя по сторонам. Установка стел была ещё не закончена: вдоль средней части аллеи были вырыты ямы, рядом лежали штабелями плиты, а вокруг суетились полуголые рабочие, рычали трактора и бульдозеры, наполняя солнечный воздух вонючим сизым дымом из выхлопных труб. Когда Олег с Зарой проходили мимо, группа работяг закончила перекур и принялась за установку очередного каменного стиха. За верхушку стелы зацепили привязанный к трактору трос, машина взревела, трос натянулся, и огромная плита стала медленно подниматься. Задыхаясь в дыму и пыли, рабочие напирали на неё снизу и с боков, чтобы она точно вошла основанием в вырытую для неё яму. Большинство из них были молодые парни, худые и жилистые, но было и несколько пожилых, с провисшей складками дряблой кожей в потёках смешанного с грязью пота. Эти надрывались из последних сил, чтобы доказать, что не хуже молодых. Один, видимо, главный, орал на остальных, те огрызались, по крайней мере, так объяснил себе доносившиеся сквозь рёв бульдозеров обрывки разговора Печигин. Зара закашлялась от едкого дыма, и они поспешили миновать зону работ.
От уже стоявших вдоль аллеи стихов Олегу была одна польза – от них падала тень. Под прикрытием каждого стихотворения можно было передохнуть от нестерпимо палившего солнца. Народу в аллее было немного, поэтому, оглянувшись назад, Печигин сразу заметил не спеша идущего за ними японца, которого, кажется, видел ещё в музее в стайке других, на каждом шагу щёлкавших фотокамерами. Вот только японец ли он? На нём была майка с иероглифами, камера на плече, черты лица сжимались на солнце в самурайскую гримасу, но, когда он вошёл в тень, Олег заметил, что японец подозрительно похож на наблюдающего за его домом козопаса. Естественно, чтобы, не бросаясь в глаза, следить за Печигиным в центре города, он сменил облик, но рост, слишком высокий для японца, и ленивая походка оставались теми же.
Или всё-таки померещилось? Все эти восточные лица так друг на друга похожи! Вышел на солнце – и снова японец японцем, достиг полосы тени – и опять превратился в переодетого пастуха. Тень и свет чередовались в аллее с равными промежутками, соответствовавшими расположению стел, и с такой же периодичностью менялись в Печигине страх и облегчение, решимость подойти к козопасу и в упор спросить, зачем он за ним следит, и уверенность, что это обычный турист. Олег попросил Зару остановиться и дождался, пока он прошёл мимо. Вблизи японец уже ничем не напоминал пастуха, Печигин удивился, откуда у него вообще могла возникнуть эта мысль – не иначе как голову напекло. Хотя со спины… Нет, он больше не позволит себе думать об этом! Похоже, страх становился навязчивым и мог принять облик любого идущего следом.
Рядом с ними остановился пожилой, толстый, тяжело отдувавшийся коштыр. Одет он был очень небрежно, клетчатая рубашка наполовину заправлена в мятые штаны, наполовину выбивалась наружу, из кармана выглядывало горло чекушки. От него сильно несло спиртным и потом. В Москве Олег не сомневаясь принял бы его за бомжа, здесь, в Коштырбастане, он был не уверен. Задрав голову, старик читал стихотворение, в тени которого укрылись Олег с Зарой, шевеля полными губами, точно произносил про себя каждое слово. Иногда вздыхал, шмыгал носом, сквозь седую щетину прокладывала извилистый путь слеза. Вытерев нос ладонью, он что-то сказал Заре по-коштырски, потом повернулся к Олегу:
– Какие стихи! Чудо! Чистое золото!
Вытянул губы и поцеловал свои сложенные щепоткой пальцы. Затем достал чекушку, сделал глоток, растроганно улыбнулся Печигину и побрёл дальше по аллее. Сзади стало видно, что его штаны держатся на одной подтяжке – вторая оборвалась и болталась хвостом.
– Кто это? – спросил Олег Зару.
Та пожала плечами.
– Не знаю. Живёт, наверное, где-нибудь рядом. Я его уже не первый раз тут встречаю.
Новая мечеть была действительно громадной, в праздничные дни она вмещала до трёх тысяч молящихся. Сейчас она была пуста, в устланном коврами зале не было никого, кроме нескольких человек в дальнем конце, выглядевших крошечными, как карлики. Олег расстался с Зарой – для женщин была огорожена ширмами специальная часть зала, – взял у служителя на входе тюбетейку, снял обувь, вошёл. Осматриваясь, ступал ногами в одних носках по тёмно-красным молитвенным коврам, впитавшим в себя бесчисленные просьбы, жалобы, мольбы, надежды, сгустив их в плотную тишину, залившую слух. В этой тишине что-то сжатое само собой расправлялось внутри, и Олег без труда представлял коленопреклонённую толпу, наполнявшую это здание, возведённое Народным Вожатым для своего народа, чтобы придать его безбрежной тёмной массе форму, в которой он предстанет перед Богом. (Власть так же придаёт форму народу, как поэт – речи, подумал Печигин.) Но сейчас он был тут почти один, оторопело озирающийся иностранец, и если бы Аллах решил заговорить с ним на том языке, на каком здесь к нему обращались, он бы его даже не понял. Белая кошка приближалась к нему от михрабной ниши, беззвучно ступая по коврам и на глазах вырастая в размерах. Печигин присел и опасливо протянул руку её погладить, но, не дойдя нескольких шагов, словно распознав в нём вблизи чужого, кошка обошла его по дуге и не спеша направилась к служителю. Хоть бы мяукнула… Печигину вспомнился рассказ Тимура о белом тигре, укрощённом Гулимовым в Дели.
Выйдя наружу и вновь встретившись с Зарой, он спросил её про кошку.
– Кошкам в мечеть можно, – ответила она. – Пророк любил кошек.
Когда они возвращались обратно по аллее, где шла установка стел со стихами, за спиной у них раздался громкий резкий звук, похожий на выстрел. Обернувшись, они успели увидеть, что трос, на котором поднимали очередную стелу, лопнул и она рухнула в клубящееся облако пыли. Пыль рассеялась, но один рабочий не успел выскочить из-под стелы, она упала ему на ноги. Его голоса не было слышно из-за разворачивавшихся рядом бульдозеров, но Олегу был виден раздираемый криком, едва умещавшийся на сером лице рот. Не в силах выбраться из-под громадной плиты, он колотил по ней кулаками. Зара отвернулась, чтобы не смотреть, непроизвольно прижалась к Олегу. Рабочего вытащили из-под стелы уже потерявшим сознание. Двое поддерживали его под мышки, голова свешивалась вниз, ноги волочились по земле. Работы были приостановлены. Печигин и Зара уходили по аллее, в которой наступила тишина.
Прежде чем расстаться с Зарой, Печигин пригласил её в кафе, но она отказалась – у неё ещё были дела в редакции. Олегу домой не хотелось, наступал вечер, лучшее время: жара понемногу спадала, сумерки снимали крышку с кастрюли города, и варившимся в ней заживо людям вместо безжалостно слепящей дневной тверди над головой открывалась синяя глубина неба, откуда сходил к ним ветер, наполняя новой жизнью не только помертвевшую от пекла листву, но и проходивших по улицам женщин, чьи длинные волосы взлетали, а походка делалась легче, так что мужчины, пробуждаясь, в свою очередь, от сонной одури дня, не могли не смотреть им вслед. Печигин зашёл в знакомое кафе на бульваре напротив газетного киоска, на прилавке которого лежала его книга. Он встречал её и во многих других местах, почти везде, где продавались газеты и журналы, вот только ни разу не замечал, чтобы её кто-нибудь покупал. Но на этот раз, ещё раньше, чем задумчивая официантка принесла ему лагман и пиво, он впервые увидел человека, отошедшего от киоска с его сборником в руках. Это был седобородый коштыр в длиннополом халате и юфтевых сапогах, больше похожий на приезжего из района, чем на жителя столицы. Прежде чем убрать книгу в душную глубину чапана, он осторожно перелистал её, скаля в улыбке наполовину беззубый рот и щуря и без того узкие глаза, потом бережно спрятал за пазуху. «Зачем этому старому басмачу мои стихи?! – недоумевал поражённый Печигин. – Что заставило его заплатить за них явно нелегко достающиеся деньги?» Ему хотелось броситься вслед старику, остановить его, расспросить, понять – но было очевидно, что тот знает по-русски от силы несколько слов. В районах, рассказывал Олегу Касымов, русским владеют единицы. А затем, не успел Печигин и до половины выпить свою кружку пива, у ларька остановились две женщины средних лет в длинных шёлковых платьях, малиновом и изумрудно-зелёном, и одна, не переставая болтать со спутницей, обнажая при этом полный рот золотых зубов, тоже купила его сборник. И как ни в чём ни бывало пошла дальше, точно приобрела пучок зелени к ужину. Что рассчитывает узнать из его старых стихов эта по всем признакам обыкновенная коштырская домохозяйка? Что такого для неё важного может он сказать ей?! Он, ровно ничего не понимающий ни в её стране, ни в её жизни? Вместе с изумлением от того, что коштыры, похоже, его действительно читают, вид людей, покупавших его сборник, сгущал начавшую было рассеиваться или, по крайней мере, делаться привычной Печигину непостижимость окружающего. Высокие чинары вскипели на ветру над головой, полнясь слитно шелестящей неизвестной речью, листок с меню, в котором Олег не понимал ни слова, перепорхнул по столу, вздулась пузырём и опала скатерть, пот на лице и под мышками сделался холодным.
