– Как вам показалось, стихи, что читал нам Фуат, были похожи на стихи Народного Вожатого? – спросил Печигин.
– Конечно, похожи, – ответил Алишер, не отрываясь от газеты. – Очень похожи. Хотя, по правде говоря, на мой вкус, все стихи друг на друга похожи.
Он произнёс это тоном подчёркнутого безразличия, точно ждал от Олега правильного вопроса, а тот всё спрашивал о пустяках.
– Кажется, полагаться на ваше мнение об этом предмете было бы ошибочно.
Алишер открыл газету на странице, где была фотография Гулимова, берущего букет цветов из рук школьницы с двумя громадными бантами. Его улыбка и расходящиеся от глаз морщины, как всегда, лучились добротой, а раскрытые навстречу руки готовы были принять в объятия не только девочку с цветами, но и любого, глядящего на снимок.
– Напрасно вам так кажется. Моё мнение состоит в том, что Гулимов никакой не поэт, а беззастенчивый диктатор. Я надеялся, что, встретившись с Фуатом, вы убедитесь в этом сами.
Лицо Алишера было неподвижно, но пальцы теребили и комкали край газетного листа. Для человека с военной выправкой у него были слишком нервные, суетливые пальцы. Две молодые женщины прошли, разговаривая, мимо, Алишер не поднял на них глаз. Возможно, он так погрузился в созерцание снимка, что даже о Печигине на время забыл. Он был прикован к Народному Вожатому своей ненавистью сильней, чем истово верующий привязан любовью к своему Богу. Верующий видит присутствие Бога во всём вокруг, тогда как ненависть Алишера была нацелена точно на Гулимова, не отвлекаясь ни на что постороннее.
– Пока я убедился только в том, что вы познакомили меня с душевнобольным стариком, страдающим манией преследования и навязчивой идеей, что стихи президента Гулимова принадлежат ему. Знаете, в Москве у меня было много друзей-поэтов, да и сам я в некотором смысле… Так вот, это обычное дело: те, кому меньше повезло по части признания, сплошь и рядом убеждены, что более удачливые собратья по перу всё у них украли. Так что ничего удивительного в помешательстве вашего знакомого для меня нет.
– У меня не было друзей-поэтов, но всё равно я уверен, что это не тот случай. Фуат же не говорил, что Гулимов украл у него стихи, наоборот, он сам отдал их ему, чтобы спасти сына.
– Вы не знаете, до чего изобретательно бывает безумие! Оно ещё и не такое способно выдумать! Может, арест сына, наложившись на прежние счёты к Народному Вожатому, и послужил толчком для возникновения всей бредовой картины – откуда нам знать?!
– А по-моему, безумие в том, чтобы считать Гулимова, у которого руки по локоть в крови, поэтом и пророком! К несчастью, этому безумию подвержена вся страна.
– Конечно, вся страна сошла с ума, только вы один нормальны.
– Я не один.
– Вот как? В нашу прошлую встречу вы, помнится, сказали, что не состоите ни в какой организации.
– Вы же мне и тогда не поверили. Теперь пришло время поговорить всерьёз.
Алишер закрыл газету, отложил на скамейку.
– Я ведь не просто так познакомил вас с Фуатом. Я хотел, чтобы вы поняли наконец, что такое Народный Вожатый. Увидели его безо всей этой поэзии. И встали на нашу сторону. Если вы пока не готовы, у вас есть время до завтра всё обдумать. Дело в том, что у меня будет к вам просьба.
– Какая еще просьба?!
– Не бойтесь, она вам ничем не грозит. Я хочу, чтобы завтра, когда будете встречаться с Гулимовым, вы передали ему послание от оппозиции. В нём описывается реальная ситуация в стране, которой он, судя по всему, не знает, потому что информация об этом его не достигает, и перечисляются наши требования и предложения. Другого способа доставить это ему лично у нас нет. Мы уже не раз пытались, но все подходы к президенту контролируются спецслужбами. Судя по некоторым деталям его последних выступлений, он созрел наконец до понимания, что нынешний курс ведёт страну к катастрофе. Если бы не его окружение, где тон задают люди вроде вашего друга Касымова, заинтересованные, чтобы ничего не менялось, он, возможно, сделал бы шаг нам навстречу.
– Почему вы думаете, что я соглашусь? Что, если меня тут же арестуют как члена оппозиции?
– Как иностранцу вам ничего не грозит. Ясно же, что иностранец не может входить в коштырскую оппозицию. Если возникнут к вам вопросы, вы просто отправите их ко мне, а о моём участии в оппозиции они и так знают. Главное, чтобы послание попало лично к президенту – это будет иметь историческое значение. Заключение союза или хотя бы перемирия между оппозицией и властью спасёт страну! Если Гулимов хоть частично удовлетворит наши требования, тысячи политзаключённых окажутся на свободе! Но даже если он и не пойдёт на признание оппозиции, он всё равно примет меры, которые мы предлагаем, потому что другого пути нет! Он станет реализовывать их без нашего участия, но это не так уж и важно. Главное – остановить, пока не поздно, сползание страны к пропасти. С каждым упущенным днем шансов на это всё меньше!
Алишер говорил с яростной убеждённостью, не глядя на Печигина, один на один с грядущим, в котором провидел надвигавшуюся катастрофу. Его уверенность подействовала на Олега (много ли он, в сущности, знает об истинном положении дел в Коштырбастане? То, что он видел в провинции – поломанную технику, нищету, дома без газа и электричества, женщин с кетменями в пустых полях, – скорее подтверждало, чем опровергало слова Алишера). На минуту к нему вернулось ощущение, которое он испытал, когда тяжесть дождевых облаков легла ему на плечи и он почувствовал, что глядит на мир глазами Народного Вожатого: всё вокруг висело на волоске – и зависело от него! Лавина сверкающих на солнце, наперебой сигналивших машин, прохожие на тротуаре, дети в соседнем сквере, наблюдающие за ними матери – все, едущие, идущие или сидящие на одном месте, не подозревая ни о чем, неотвратимо двигались к пропасти.
– Где оно, это ваше послание?
Алишер порывисто повернулся к Олегу.
– Я знал, что вы согласитесь! Я не сомневался.
Он уже обращался с Печигину как к соратнику, совсем другим тоном, на его тяжёлом лице возникла широкая улыбка, обнажавшая дыры на месте выбитых зубов, и оно показалось от этого ближе, чем прежде, таким близким, что загораживало Олегу взгляд и не давало отвести глаз.
– Я не сказал, что согласен. Вы говорили, у меня есть время обдумать решение до утра. Я спросил только, где послание.
– С собой у меня его нет – я ведь не знал, что вы будете встречаться с Гулимовым уже завтра. Я привезу его утром, оно не у меня, за ним еще нужно ехать. Во сколько назначена встреча с президентом?
– Пока не знаю. Касымов пришлёт за мной своего водителя.
– Понятно, – Алишер задумался. – Я буду у вас в семь утра.
– Давайте хотя бы в девять! Пожалуйста, не раньше девяти!
– Вам предстоит завтра, может быть, самое важное дело в вашей жизни, а вы думаете только о том, чтобы проспать пару лишних часов!
– А как я, не выспавшись, буду разговаривать с Народным Вожатым?! Я же двух слов не смогу связать!
