Дойла провели в конец зала и заставили подняться на третий этаж по устланной бархатной дорожкой лестнице. В холле мягкий ковер приглушал звуки музыки. Подобно сказочной Алисе, он оказался совсем в другом мире. Расшитые бисером шторы открывали путь в освещенный свечами коридор. Ряд дверей по обеим сторонам. Вкусные запахи – свежеиспеченный хлеб, суп с приправами, тушеное мясо. Симпатичная чернокожая девушка с ожерельем на шее (камни, судя по виду, драгоценные) сдвинула в сторону красную портьеру, впустив их в зал. Похитители вывели Дойла на середину и удалились.
Рядом остался лишь таксист, который тщательно обыскал Дойла на предмет оружия. В зале было жарко от большого количества свечей в канделябрах. Вдоль стен стояли изящные легкие кресла в стиле французского Нового Орлеана. На столе, декорированном человеческими черепами, в небольшой клетке клохтал петух.
Таксист ушел, но Дойл оставался один недолго. Сзади послышались шелест юбок и позвякивание колокольчиков. С сильно бьющимся сердцем он обернулся. Перед ним стояла красивая молодая женщина с кремово-шоколадной кожей. Дивные глаза, обрамленные длинными ресницами. Волосы убраны в ритуальный узел.
– Давно не виделись, – произнесла. она с сильным французским акцентом.
– Это ты? – воскликнул Дойл.
– А ты как думал, chere
[12]
? – Женщина вздернула подбородок, чтобы он мог лучше ее рассмотреть.
– Но ведь ты… – его голос дрогнул, – утонула пять лет назад. Во всяком случае, так мне сообщили.
– В Новом Орлеане на двух кладбищах есть надгробия с моим именем. Многие хотели бы видеть Мари Лаво мертвой. – Она протянула руку и погладила бледную щеку Дойла. – Время от времени я им подыгрываю.
Дойл вздохнул с облегчением. Мари Лаво, знаменитейшая жрица вуду из Нового Орлеана, наводящая ужас на недругов, входила в Арканум. В Луизиане она властвовала безраздельно. Одна только угроза ее проклятия могла заставить судей не выносить смертный приговор и возвращала неверных мужей к женам. Эту непостижимую женщину многие считали святой и не меньшее количество – дьяволицей. Но самое удивительное состояло в том, что существовали две Мари Лаво. Первая родила пятнадцать детей и одну из дочерей сделала наследницей, дав ей свое имя. Вторая Мари Лаво была еще более загадочной, чем мать, если это, конечно, возможно. Мать вроде бы боялись меньше. А дочь нажила легион врагов. Коррумпированные политики, расисты-полицейские, другие жрецы культа вуду – все они желали ей смерти. Однако никто точно не знал, действительно ли эти женщины обладали реальной магической силой, как утверждают их последователи. Или они всего лишь искусные мошенницы, паразитирующие на людских страхах и предрассудках.
– Ты дочь, – проговорил Дойл. – Другая Мари Лаво. Не та, которую я знал.
Она взяла его руку и прижала к своей щеке.
– Non. C'est moi
[13]
.
Дойл отдернул руку.
– Ты ожидаешь, что я поверю, будто тебе восемьдесят лет? Посмотри на себя. Ты такая молодая.
Мари улыбнулась.
– Но Дюваль говорил… – Он замолчал, окончательно сбитый с толку.
– Он тоже не знал всей правды, – промолвила она.
Дойл потер плечо.
– А зачем меня приволокли сюда, как врага?
– Потому что я хочу защитить тебя от врагов, chere. За тобой следят. Нам всем угрожает опасность. Всем друзьям Константина.
Что-то не так, ощущает она, едва взглянув на брата.
– Там… в лесу… – шепчет он.
Мари проходит на веранду, смотрит на костер. Что-то случилось. Сигналы об этом поступали весь день. Она наблюдает за танцующими вокруг костра. Обнаженные потные тела, хриплые голоса, остановившиеся взгляды. Они отгоняют зло, но Мари знает, что оно прячется там, за деревьями.
Она подхватывает юбки и спускается по ступенькам веранды.
– Мари, не ходи туда! – кричит брат.
Она минует танцующих и останавливается, чтобы зажечь факел, затем по высокой траве направляется к лесу.
Стоит ей пересечь границу опушки, как наступает тишина. Крики танцующих замирают где-то позади. Ни жужжания москитов, ни кваканья лягушек, даже ветер перестает шевелить листья.
Мари заходит глубже в лес и слышит:
– Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп.
Она резко разворачивается и идет на звук.
– Хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, хлоп.
Мари идет долго, и факел почти догорает. Наконец видит в траве умирающую сову, беспомощно взмахивающую крыльями.
Сзади трещат ветки. Мари оборачивается. С дерева с мягким стуком падает еще одна сова, пораженная какой-то напастью.
Мари кладет птиц рядом и опускается на колени. Совы едва дышат. Она гладит их сломанные шеи. Птицы затихают. Мари закрывает лицо руками и плачет. Она поднимает птиц и прижимает к груди.
– Константин, – всхлипывает Мари. – Что с тобой случилось, мой Константин?
Мари проходит мимо костра. Тяжело дыша, танцующие застывают на месте. Наблюдают за жрицей, как она поднимается по ступенькам на веранду с мертвыми совами.
Прижимая их к груди, Мари входит в дом. Младший брат видит на ее щеках следы слез, но знает, что ничего спрашивать нельзя. Она идет на кухню, берет разделочную доску, ставит на нее миску. Острым ножом потрошит сов. Внутренности шлепаются в миску.
– Скажи мне, любовь моя, – бормочет Мари, растирая внутренности окровавленными руками. – Скажи мне, кто это сделал.
Она внимательно изучает содержимое миски. Через несколько минут вскрикивает:
– О Боже… Боже! – и покидает свое тело.
Мари открывает глаза уже в Англии. Парит над Британским музеем. Слышит гортанные звуки. Она видит автомобиль, который выехал на лужайку у забора музея. Из него выскакивают двое молодых людей, бегут к лежащему на мостовой.
Мари резко снижается и слышит последние слова Константина Дюваля:
– Он проник ко мне в сознание.
Молодые люди опускаются рядом с ним на колени. Взгляд Дюваля прикован к бестелесной Мари.
– Предупреди… – шепчет он, – предупреди Арканум.
Она всхлипывает и невидимыми руками гладит его косматую голову. Жизнь медленно покидает тело Дюваля. Подобно газу, она поднимается вверх и рассасывается в холодной лондонской ночи.
Мари слышит негромкий гул, который уши обычных людей уловить не способны, и видит, как между деревьями музейного парка пульсирует какая-то энергия. Там, в тени, притаился некто в цилиндре. Он переминается с ноги на ногу, и лунный свет падает на голубой монокль. У него в руках книга. Но лица она разглядеть не может.
