— Нет, дом мельника в той стороне! — крикнул кто-то, и Одо в нерешительности обернулся.
Из-за суматохи на улицу выбежала Хильда.
— Мой отец здесь? — спросила она. И с радостью, более притворной, чем настоящей, воскликнула: — Папочка!
От того разило свиньями, которых он разводил, и она остановилась на некотором расстоянии. Клаус, не сняв покрытого мучной пылью фартука, встал за ней, пристально разглядывая старого батрака. Он не разделял плохо скрываемого отвращения жены, но навозный смрад, несущийся от старика, был действительно невыносим.
— Чего тебе надо, Одо? — спросил Клаус, ибо с недоверием относился ко всякому, кто переступал его порог без какой-нибудь надобности.
— Мертвы, — сказал старик.
— Еды? Разве Карл не кормит тебя? Какой неблагодарный сын! — засмеялся мельник. Брат Хильды был известным скрягой.
— Нет, — поправила та, вытирая руки о передник. — Он сказал «мертвы». Кто мертв, папочка?
— Все. Карл. Алисия. Гретль. Все. — Старик обвел взглядом толпу, словно ища кого-то.
Хильда закрыла рот ладонью.
— Вся семья?
Одо бессильно опустился вниз, в грязь проезжей улицы:
— Я не спал три дня и не ел со вчерашнего утра. Дитрих выступил вперед, спросив:
— Что произошло? — «Милостивый Боже, — взмолился он про себя, — пусть это будет ящур».
— Синюшная болезнь, — сказал Одо, и те, кто стоял поближе, застонали. — Все в Нижнем лесу мертвы. Отец Конрад. Эмма Бауэр. Молодой Бахман. Все. Бог так жесток, убил моего сына и внуков у меня на глазах — и пощадил после этого меня, — Он обратил лицо к небу и стал потрясать кулаками. — Проклинаю тебя, Бог! Проклинаю того, кто совершил это!
Дитрих услышал, как по толпе подобно свисту стрелы пробежало:
— Чума! Чума!
Народ стал быстро расходиться.
Даже Клаус подался назад. Но мельничиха Хильда, бледная как полотно, взяла под руку своего отца и повела к дому.
— Он погубит нас, — предупредил ее муж.
— Это мое искупление, — сказала она, тряхнув головой.
— Дорога из долины внизу нелегка, — объявил Гервиг Одноглазый каждому, кто еще мог услышать. — Ядовитый воздух не сможет ее осилить. — Но никто ему не ответил, и всяк молча бросился к своему дому.
* * *
Наутро крэнкерин Элоиза пролетела над Нижним лесом и сообщила о двух женщинах, живущих под навесом на дальней кромке полей. Они развели небольшой костер и сбежали в лес, едва завидев ее. Там, похоже, прятался кто-то третий — когда Элоиза спустилась пониже рассмотреть все подробнее, в нее сразу пустили стрелу. В лучшем случае уцелели считаные единицы; если только остальные не бежали в Санкт-Петер или Медвежью долину.
Герр слушал доклад со своего высокого кресла, потирая старый шрам на тыльной стороне правой руки. Дитрих испытующе оглядел советников господина, сидевших вокруг дубового стола в парадном зале манора. Ойген, бледный и с округлившимися глазами, по правую руку; Тьерри, прискакавший из Хинтервальдкопфа по другому делу и сидевший теперь с мрачным видом слева от сеньора; Эверард с раскрасневшимися щеками и тускло сверкающими зрачками; Клаус, беспокойный и готовый сорваться в панику; Рихард, со своими бесполезными в этом деле кодексами, внимательно наблюдающий за каждым говорящим. Дитрих и отец Рудольф представляли духовную власть, а Ганс говорил за восьмерых крэнков.
— Испарились? — сказал, наконец, Манфред. — Половина моего состояния пропала, а мы до сего дня ровным счетом ничего не знали?
Эверард негромко отозвался со своего места, но так, чтобы его могли услышать:
— Когда у человека умирает семья, ваше состояние кажется ему не столь значимым.
Отповедь со стороны обычно столь подобострастного вассала вызвала удивленные взгляды. От приказчика отдавало каким-то резким, едким запахом, который Дитрих не мог разобрать. Пьян, подумал священник, приняв во внимание румянец на щеках, заплетающийся язык и тусклый блеск глаз говорящего.
— Элоиза видела тело на тропинке, — продолжил донесение Макс. — Возможно, они отправили человека уведомить вас, но он умер на полпути.
— Тогда и к лучшему, что не добрался, — сказал Тьерри, сжав лежащие на столе руки в кулаки.
— Прощу милости моего господина, — сказал Клаус, — но отец моей жены говорит, что с момента первой смерти до его бегства минуло не более трех дней.
Манфред нахмурился:
— Я не забыл, майер, о том, что ты ослушался моего запрета.
— Моя жена просила приютить его… — Мельник выпрямился. — Прогнали бы вы прочь своего родного отца?
Сеньор подался к столу и размеренно произнес:
— В… мгновение… ока.
— Но… Он уже пробрался в деревню, прежде чем хоть кто-то узнал о его приходе.
— Кроме того, — отозвался сельский староста, радуясь тому, что дело коснулось законов и обычаев, — жители каждой из деревень имеют право посещать другую.
Манфред изумленно воззрился на юриста.
— Есть время прав и законов, — произнес он, — и есть время чрезвычайной осторожности. Я приказал: никому не позволено входить в деревню.
Рихард возмутился, Клаус пришел в полнейшее замешательство:
— Но… но это был всего лишь Одо!
Манфред провел рукой по лицу.
— Никому, майер. Возможно, он принес с собой чуму.
— Мой господин, — вмешался Ганс, — я несведущ в этих вопросах, но скорость, с которой распространяется чума, говорит о том, что «маленькие жизни» быстро пожирают своих… Мы бы сказали «хозяев», хотя эти гости и непрошеные. Эти «маленькие жизни» действуют так быстро, что, если бы Одо нес их в себе, тому уже должны были проявиться свидетельства, а их нет.
Манфред хмыкнул, но его настрой оставался скептическим. Эверард хихикнул и сказал Клаусу:
— Ты дурак, мельник, и твоя жена ездит на тебе верхом. Как и на всяком мужике, на кого ей удалось взобраться.
Клаус почернел и вскочил с места, но Ойген предупреждающе поднял руку:
— Не за столом господина! Манфред, со своей стороны, рявкнул:
— Приказчик, пшел вон! — Когда же тот не пошевельнулся, он закричал: — Сию же секунду! — И Тьерри поднялся из-за стола, положив руку на эфес своего меча.
Но отец Рудольф заговорил жалобным тоном:
— Нет, нет, только не это. Только не это. Мы не должны драться между собой. Мы не враги друг другу. — И он взял Эверарда под локоть и помог тому подняться. Приказчик скосил взгляд на собрание, как будто только сейчас увидев присутствующих. Рудольф повел его к двери, и тот вышел вон неровной походкой, наткнувшись сперва на дверной косяк. Макс закрыл за ним дверь, прокомментировав:
