— Благодарю вас, мой господин. Манфред коротко усмехнулся:
— Должен ли я подозревать, что вы все тоже механизмы и шестеренки?
— Простите, я слышу в ваших словах иронию. — Они подошли вместе к жертвеннику и встали у огня. Тлеющие угли шипели, и их время от времени облизывало пламя.
Дитрих водил пальцем по стеклянным узорам своего бокала, размышляя.
— Голосу не были присущи модуляции, — определился, наконец, он. — Или, скорее, его модуляции были механическими, без риторических изысков. В нем отсутствовало презрение, любопытство, ударение… запинание. Он сказал «большое спасибо» с тем же выражением, с которым челнок делает свою работу в ткацком станке.
— Улавливаю, — сказал Манфред, и Дитрих поднял указательный палец вверх:
— Еще один довод. Мы с вами понимаем, что под «улавливаю» вы подразумевали нечто иное, чем простое физическое действие. Как сказал Буридан, во фразе заключен больший смысл, чем смысл конкретных заключенных в ней слов. Но «домовой» не понимал образных высказываний. Раз узнав, что язык является частью тела, он смутился, когда я упомянул о «немецком языке». Он не понимает метонимии.
— Для меня это китайская грамота, — сказал Манфред.
— Мой господин, я имею в виду, что… Я думаю, что они могут не знать поэзии.
— Не знать поэзии… — Манфред нахмурился, покрутил бокал в руках и сделал иэ него глоток. — Подумать только! — На миг Дитриху показалось, что хозяин Хохвальда сказал это с сарказмом, но тот удивил его, продолжив и беседуя больше с самим с собой: — Не знать «Короля Ротера»?
[85]
Не знать «Энеиды»! — Манфред поднял свой бокал и продекламировал:
Свой Олифан Роланд руками стиснул,
Поднес ко рту и затрубил с усильем.
Высоки горы, звонок воздух чистый.
Протяжный звук разнесся миль на тридцать…
[86]
— Ей-богу, я не могу слышать этих строк без трепета. — Он обернулся к Дитриху: — Ты готов поклясться, что этот «домовой» всего лишь механизм, а не настоящий домовой?
— Господин, Бэкон описывал подобную «говорящую голову», хотя он и не знал, как ее можно соорудить. Тринадцать лет назад миланцы на своей ратушной площади установили механические часы, которые отбивают время без вмешательства человека. Если механическое устройство может сообщать время, то почему более изощренный механизм не способен сообщать что-либо другое?
— Твоя логика когда-нибудь доведет тебя до беды, — предостерег Манфред. — Но ты сказал, что он уже знал не которые фразы и слова. Как это произошло?
— Чтобы слушать нашу речь, они разместили механизмы вокруг деревни. Один такой мне показали. Он не крупнее моего большого пальца и выглядит словно насекомое, поэтому я назвал их «жучками». Из того, что они слышали, «домовой» усвоил некоторые значения; например, «как дела?» означает приветствие, а «свинья» обозначает одно конкретное животное и так далее. Однако домовой ограничен тем, что видели и слышали механические жучки, а многого и сам не понял. К примеру, он знал, что свиней иногда называют «сосунками» и «однолетками», но не смог понять, в чем разница, не говоря уже о первенцах, двухлетках и трехлетках или о различии между племенной и главной свиноматкой, — из чего я заключил, что этот народ не пасет свиней.
Манфред хмыкнул:
— Но ты по-прежнему называешь его «домовым». Дитрих пожал плечами:
— Это название подходит так же, как и любое другое. Но я придумал, как будет звучать на греческом термин, обозначающий разом и домового, и жучков.
— Ну и как же..
— Я назвал их автоматами, потому что они действуют сами.
— То есть как мельничное колесо.
— Очень похоже на мельничное колесо, вот только я не знаю, что за поток придает им импульс.
Глаза Манфреда обежали залу:
— Могут ли «жучки» слушать нас даже сейчас? Дитрих пожал плечами:
— Они разложили их накануне Дня св. Лаврентия, прямо перед вашим прибытием. Они незаметны, но я сомневаюсь, что им удалось проскользнуть в Гоф или Бург. Дозорные могли быть не особо бдительными, но они, вероятно, заметили бы притаившегося кузнечика ростом в пять футов.
Манфред загоготал и хлопнул Дитриха по плечу:
— Кузнечик ростом в пять футов! Ха! Да уж, такого они бы наверняка заметили!
* * *
В своем домике у церкви Дитрих тщательно исследовал все комнаты и наконец отыскал «жучка». Не больше мизинца, тот примостился на лапе креста, смастеренного Лоренцом. Хорош шесток. Автомат мог обозревать всю комнату целиком и, выкрашенный в черный цвет, оставаться незаметным.
Дитрих оставил его в покое. Если чужестранцы намеревались выучить немецкую речь, то, чем скорее это произойдет, тем быстрее Дитрих сможет объяснить им необходимость отъезда.
— Я достаю новую часовую свечу, — объявил он подслушивающему инструменту. Затем, вынув одну из ларца, он подытожил: — Я достал часовую свечу. — Он держал свечку так, чтобы жучок мог ее видеть. — Это называется часовой свечой. Она состоит из… — он отколупнул кусочек —…пчелиного воска. Каждая пронумерованная отметка отмеряет одну двенадцатую часть дня, от восхода до заката. Я сужу о времени по тому, как сильно оплавилась свеча.
Поначалу Дитрих говорил смущенно, затем все более на манер того, как художник делает набросок. И все же его слушал не класс школяров, а бэконовские говорящие головы, и он задался вопросом, в какой мере аппарат его понимает, и имело ли понимание в данном случае вообще какое-нибудь значение.
VI
Август, 1348
Стигматы св. Франциска. 14 сентября
Они называли себя крэнками, или как-то иначе, человеческий язык просто не мог точнее передать слово; но был ли этот термин так всеохватен, как «человек», или так узок, как «житель Черного леса», Дитрих сразу разобраться не смог.
— Они и впрямь выглядят больными, — сказал Макс после одного из посещений и засмеялся над каламбуром, ибо «крэнк» звучало на немецком как «больной». И в самом деле, учитывая веретенообразность их тела и серость кожи, имя не могло не поразить Дитриха как нечаянное проявление. Божественной прихоти.
Терезия хотела отправиться к ним со своими травами.
— Так поступил бы Благословенный Господь, — сказала она, устыдив Дитриха, который больше тревожился об их отъезде, нежели о выздоровлении; и, хотя он и допускал, что помощь поспособствует этой цели, следовало признаться, что оказывал он ее ради собственного блага, а не просто ради блага другого. И все же он противился тому, чтобы Терезия узнала о крэнках. Существа столь странной наружности и силы неминуемо привлекли бы интерес, навсегда нарушив установленную Дитрихом изоляцию, а четверо — это и так уже слишком много для того, чтобы хранить все в тайне. Он успокоил Терезию, сославшись на распоряжения герра, но та завалила Дитриха своими снадобьями. Похоже, крэнкам от их использования не становилось ни лучше и ни хуже, как и большинству людей.
