— В этом кроется большой вопрос для нас: участвует ли человек в большей или меньшей мере в неизменности Духа или же Дух сам усиливается или ослабевает в человеке. Мы называем это «интенсией и ремиссией качеств», которое по аналогии можно применить к любому движению. Точно так же, как последовательность качеств различной интенсивности объясняет усиление или снижение насыщенности цветом, так и последовательность новых положений, приобретаемых в ходе движения, может рассматриваться как последовательность качеств, представляющих собой новые степени интенсивности движения. Интенсивность обращения увеличивается с увеличением скорости не меньше, чем спелость яблока усиливается с его созреванием.
Гигантский кузнечик шевельнулся на своем месте и обменялся взглядами со слугой, сказав что-то, не донесенное mikrofoneh на этот раз. Спор нарастал, голоса становились все громче. Слуга наполовину привстал со своего места, и Скребун стукнул рукой по столу, в то время как герр Увалень взирал на все происходящее, не меняя положения, лишь медленно скрещивая уголки губ.
Дитрих уже привык к этим необузданным ссорам, хотя те и пугали его своей внезапной яростью. Они были подобны разрядам грома, возникая ниоткуда и так же быстро завершаясь. Крэнки были расой холериков, подобно итальянцам, или же их что-то сильно беспокоило.
Когда Скребун восстановил душевное равновесие, он произнес:
— Это сказал другой. — Дитрих понял, что он имеет в виду слугу. — Ты произнес слово. «Домовой» повторил его на нашем языке. Но то ли ты имел в виду?
— Это серьезная проблема философии, — согласился Дитрих. — Знак не то, что он означает, равно как и не может он передать все значение.
Скребун дернул назад головой — жест, в суть которого Дитрих пока не проник.
— Теперь мы это слышим, — пожаловался крэнк. — Бедный «домовой» безмолвен. Что такое «проблема»? Что такое «философия»? Как созревание фрукта или ваше «святое дыхание» может быть подобно скорости падающего тела?
Слуга вновь заговорил, и на сей раз ящик передал его слова:
— «Ящик-который-говорит» считает, что слово «философия» не из немецкого языка.
— Философия, — объяснил Дитрих, — это греческое слово. Греки — это еще один народ, подобно немцам, но более древний и ученый, хотя дни его величия давно прошли. Слово означает «любовь к мудрости».
— А что значит «мудрость»?
Внезапно Дитрих почувствовал жалость к Ахиллу Зенона, вечно бегущему за черепахой — приближающемуся к ней все ближе, но так и не способному ее догнать.
— Мудрость — это… Возможность нахождения ответов на великое множество вопросов. Наши «философы» — это те, кто ищет ответы на такие вопросы. А «проблемой» является тот вопрос, на который пока никто не знает ответа.
— Как хорошо нам известна подобная ситуация. Увалень отшатнулся от стены, а Скребун повернулся к слуге, и Дитрих по всему этому понял, что именно слуга задавал ему последний вопрос, и что ему же принадлежит последнее высказывание. Кто именно, Увалень или Скребун, закричал: «Молчать!» — было неясно, но слуга остался невозмутим.
— Ты можешь спросить его.
При этих словах герр Увалень одним прыжком пересек комнату. Он прыгнул молниеносно, перемахнув через мебель, и, прежде чем Дитрих успел осознать, что произошло, герр принялся бить слугу своими скрежещущими руками, оставляя рубцы после каждого удара. Скребун тоже обратил свой гнев на слугу говорящей головы и угощал того пинками.
На мгновение Дитрих остолбенел, затем, не помня себя, закричал: «Остановитесь!» — и бросился разнимать дерущихся. Первого же удара, пришедшегося откуда-то сбоку в его голову, хватило, чтобы лишить его сознания, так что дальше он уже ничего не чувствовал.
* * *
Дитрих очнулся в той же комнате, лежа на полу там, где упал. Увальня со Скребуном и след простыл. Однако подле него сидел слуга, поджав свои огромные длинные ноги. Если человек в подобной ситуации мог положить подбородок на свои колени, то колени крэнка оказались выше его головы. Кожа слуги уже покрылась темно-зелеными синяками, характерными для его народа. Когда Дитрих зашевелился, слуга застрекотал что-то, и ящик на столе заговорил:
— Зачем ты принял удары на себя?
Дитрих потряс головой, чтобы избавиться от стоящего в ушах звона, но тот не прошел. Он положил руку на голову:
— Это не было моей целью. Я хотел остановить их.
— Но зачем?
— Они били тебя. Я подумал, что это не очень хорошо.
— «Подумал»…
— Когда мы произносим фразы в наших головах, которые никто не может услышать.
— А «хорошо»?..
— Я сожалею, друг кузнечик, но у меня в голове слишком сильно шумит, чтобы ответить на такой сложный вопрос.
Дитрих попытался подняться на ноги. Слуга даже не шевельнулся, чтобы помочь ему.
— Наша повозка разбита, — сказал слуга. Дитрих дотронулся до своего плеча и поморщился:
— Что?
— Наша повозка разбита, а ее господин мертв. И мы должны остаться здесь и умереть, так никогда больше и не увидев нашу родину. Распорядитель повозки, который ныне правит, сказал, что открыть это — значит показать нашу слабость и тем самым спровоцировать нападение.
— Господин не стал бы…
— Мы слышим слова, которыми вы говорите, — сказал крэнк. — Мы понимаем то, что вы делаете, и всеми словами для этого «домовой» овладел. Но слова для того, что здесь… — и создание положило тонкую шестипалую руку поперек живота —…этих слов нет у нас. Возможно, нам так и не удастся понять их, ибо вы такие странные.
VII
Сентябрь, 1348
Явление Богородицы. 24 сентября
Вид синяков, полученных пастором от рук тех, кому он пытался помочь, вызвал в деревне бурю негодования и решимость изгнать «прокаженных» из Большого леса; но герр Манфред фон Хохвальд объявил, что никто не может вступить в пределы его леса иначе как по его милости. Он выставил отряд солдат на дороге в Медвежью долину, чтобы отправлять назад любого, кто, ради любопытства или мести, будет искать лазаретто. В последующие дни люди Швайцера вернули назад Оливера, сына пекаря, с несколькими другими деревенскими юношами; Терезию Греш с ее корзиной трав; и, к изумлению Дитриха, фра Иоахима из Хербхольцхайма.
Мотивы юного Оливера и его друзей выяснить было нетрудно. Подвиги рыцарей заменяли им хлеб и пиво. Оливер отрастил волосы до плеч, подражая кумирам, и носил нож за поясом, словно меч. Любовь к хорошей свалке будоражила их, а отмщение за своего пастора предоставляло самый что ни на есть благовидный повод помахать кулаками и дубинками. Дитрих устроил им разнос и сказал, что, коль скоро он простил тем, кто поднял на него руку, то и юношам следует сделать то же.
Причины, приведшие Терезию к Большому лесу, были одновременно и более очевидными, и более неясными, поскольку в корзину с травами она положила руту, тысячелистник и календулу, некоторые ядовитые грибы и острый нож, который обычно использовала для того, чтобы пускать кровь. Дитрих расспросил Терезию обо всем содержимом, когда люди Швайцера вернули ее в домик священника, и нужные ответы, конечно, можно было отыскать в «Физике» аббатисы Хильдегарды;
[96]
и все же Дитрих спрашивал себя, не имела ли Терезия на уме что-то другое. Эта мысль не давала ему покоя, но он не мог найти логических доводов расспросить женщину, пока не установил ее цель.
