* * *
Дитрих и Иоахим отправились в кухонную пристройку готовить постели для странников; там больший по размерам очаг давал больше тепла. На тропинке в снегу между двумя зданиями Иоахим произнес:
— Ты хорошо пел сегодня в церкви. Organum purum трудно исполнить.
— Я учился в Париже по методу д'Ареццо.
[155]
Он включал в себя запоминание гимна Ut queant Iaxis и использование первых слогов каждой строчки гексахорда: ут, ре, ми, фа, соль, ля.
— Ты пел как монах, — заметил Иоахим. — Я не удивлюсь, если ты когда-то прошел постриг.
Дитрих погладил затылок:
— Я обзавелся плешью еще на общем курсе. Иоахим засмеялся, но прикоснулся к руке Дитриха:
— Не бойся. Мы справимся. Мы спасем этих демонов для Христа.
— Они не демоны. Ты убедишься в этом в свое время, как убедился я.
— Нет, они погрязли в грехе. Философ отказался делить теплую одежду со своим слугой. У философов всегда найдутся логические обоснования уклоняться от добра — и эти доводы всегда будут покоиться на их страсти к материальным благам. Человек, располагающий малым, не сомневается поделиться им; но тот, кто владеет многим, будет цепляться за богатство и на смертном одре. Это приспособление… — Иоахим указал на шнурок головной упряжи, которая была на Дитрихе. — Объясни, как оно работает.
Дитрих не знал этого, но повторил то, что ему рассказывали о неощутимых волнах в воздухе, «чувствуемых» приспособлениями, которые он назвал «усиками», или antennae. Но Иоахим рассмеялся:
— Как часто ты говорил, что мы не должны воображать новые сущности для объяснения того, что можно объяснить уже имеющимися. И все же ты допускаешь то, что в воздухе существуют неощутимые волны. Определенно, это приспособление демоническое, — и эта гипотеза намного проще.
— Если это приспособление и демоническое, то оно не причинило мне вреда.
— Дьявольское ремесло не может повредить доброму христианину, что говорит в твою пользу. Я боялся за тебя, Дитрих. Твоя вера холодна, как снег, и не греет. Подлинная вера подобна огню, дающему жизнь…
— Если под этим ты имеешь в виду, что я не кричу и не стенаю…
— Нет. Ты говоришь — и, хотя слова твои всегда правильны, они не всегда верны. В тебе нет радости, только поросшая быльем печаль.
Дитрих, пребывая в большом неудовольствии, распорядился:
— Там амбар для сбора церковной десятины. Принеси соломы для постели.
Иоахим замялся:
— Я думал, что ты уходил в леса, чтобы лежать с Хильдегардой. Я думал, что лепрозорий это выдумка. Верить в это было грехом поспешного суждения — и я молю твоего прощения.
— Это была правдоподобная гипотеза.
— О каком правдоподобии может идти речь? У мужчины нет основания лезть в постель шлюхи. — Он нахмурился, и его густые брови сошлись вместе. — Эта женщина блудница, искусительница. Если ты не уходил в лес, чтобы быть с ней, определенно тогда, что она шла в лес, чтобы быть с тобой.
— Не спеши судить и ее тоже.
— Я не философ, чтобы смягчать слова. Если мы боремся с врагом, позволь нам по крайней мере назвать его. Такой мужчина, как ты, — вызов для женщины, подобной ей.
— Такой мужчина, как я?..
— Давший обет безбрачия. О, как сладки гроздья, что нельзя достать! Насколько они более желанны! Дитрих, ты не даровал мне прощения.
— Ах да, конечно. Я скажу словами молитвы Господа. Я прощаю тебе, как ты прощаешь ей. На лице монаха отразилось изумление.
— За что я должен простить Хильде?
— За то, что ее пышные формы не дают тебе покоя по ночам.
Иоахим побледнел и заиграл желваками. Затем он посмотрел на снег:
— Я думаю о них. Я представлял себе, как они отзываются на мои объятия. Я презренный грешник.
— Как и все мы. Вот почему мы заслуживаем любовь, а не порицание. Кто из нас достоин первым бросить камень? Но давай хотя бы не обвинять другого в своих собственных слабостях.
* * *
На кухне Дитрих обнаружил Терезию, забившуюся в тесный угол между очагом и стеной.
— Отец! — закричала она. — Отошли их прочь!
— Что беспокоит тебя? — Он протянул ей руку, но она не вышла из своего укрытия.
— Нет, нет, нет! — повторяла она. — Дьявольские, нечестивые создания! Отец, они пришли за нами, они хотят забрать нас глубоко-глубоко в ад. Как мог ты им позволить прийти? Ох, огни! Мама! Отец, пусть они уйдут прочь! — Ее глаза не узнавали Дитриха, а как будто видели перед собой иное.
Он давно не видел ее такой.
— Терезия, эти крэнки — всего лишь страдающие пилигримы из лесов.
Она вцепилась в рукав его рубашки:
— Разве ты не видишь, сколь они безобразны? Они застили твои глаза?
— Они такие же слабые создания из плоти и крови, как и мы.
В дверь кухни вошел монах со снопом соломы, покачивающимся у него на плече. Он бросил его на пол и устремился к алькову, где опустился на колени перед Терезией.
— Крэнки напугали ее, — сказал ему Дитрих. Иоахим протянул к ней руки:
— Выйди, позволь нам отвести тебя в твой дом. Там тебе нечего бояться.
— Она не должна бояться их, — возразил Дитрих. Но Иоахим напустился на него:
— Ради Бога, Дитрих! Сначала успокой, потом уже жонглируй своей диалектикой! Помоги мне вытащить ее оттуда.
— Ты хороший мальчик, брат Иоахим, — сказала Терезия. — Он тоже был хорошим. Он пришел с демонами и огнем, но он заплакал и унес меня и спас меня от них. — Она сделала было еще пару шагов, поддерживаемая с двух сторон Иоахимом и Дитрихом, как снова завизжала. В дверь кухни вошли Ганс и Скребун.
— Я хотел бы понаблюдать за этой женщиной, — сказал Скребун механическим голосом говорящей головы. — Почему некоторые из вашего племени реагируют так?
— Она не является жуком или листочком, чтобы ее исследовать и разделять на сорта и виды, — ответил Дитрих, — Страх пробудил в ней старые воспоминания.
Иоахим взял Терезию под руку, заслонив женщину от крэнков, и поспешил с ней к двери.
— Заставь их исчезнуть! — просила Терезия Иоахима. Ганс щелкнул своими ороговелыми губами и произнес:
