— Это то, что можно сохранить, — сказал Иоахим, — когда все остальное потеряно.
* * *
Дитрих постучался. Сначала все была тихо, затем послышался вороватый шорох за ставнями, и лишь после этого открылась верхняя половинка двери. Дитрих неуклюже вытащил из мешка суму с приготовленными снадобьями и протянул женщине, бывшей ему единственной дочерью.
— Вот, — сказал он. — Я приготовил их для тебя. Там есть снотворное из корня мандрагоры, для которого требуется небольшая инструкция.
Терезия не приняла подарок:
— Что еще за искушение? Я не ведьма, чтобы иметь дело с ядами.
— «Яд создается дозой». Тебе это известно. Я учил тебя.
— Кто дал тебе этот яд? Демоны?
— Нет, врач-савояр, который лечил Ойгена. — Всего лишь хирург, но Дитрих не упомянул об этом. Он потряс сумой. — Возьми ее, прошу тебя.
— Яд? Я не прикоснусь к нему.
Дитрих забрал губки, пропитанные смесью, изготовленной по рецепту итальянца.
— Лучше бы ты не делал этого. Ты никогда не брался за отравы, пока не появились они.
— Это был савояр, говорю я тебе.
— Он — всего лишь их орудие. О, отец, я ежедневно молюсь о том, чтобы ты освободился от их чар. Я попросила помочь тебе.
По коже Дитриха пробежал озноб.
— Кого ты попросила?
Терезия забрала у него суму с оставшимся содержимым:
— Я помню, как увидела тебя впервые. Все не могла вспомнить, но теперь вспомнила. Я была очень маленькой, а ты казался огромным. Твое лицо все почернело от дыма, а вокруг кричали люди. Там была красная борода… Не твоя, но… — Она тряхнула головой. — Ты подхватил меня на плечо и сказал: «Пойдем со мной». — Она начала затворять верхнюю створку двери, но Дитрих потянул ее назад:
— Я думал, мы можем поговорить.
— О чем? — И она плотно захлопнула дверь. Дитрих молча стоял перед домом.
— О… чем-нибудь, — прошептал он. Он так тосковал по ее улыбке. Она всегда радовалась даримым им лекарствам. «Отец! — кричал ребенок в его воспоминаниях. — Я так тебя люблю!» — И я тебя, — произнес священник вслух. Но, если за дверью и слышали его слова, она не отворилась, и Дитрих едва успел утереть слезы, прежде чем добрался до вершины холма.
* * *
На Святой вторник незадолго до вечерни прибыл герольд из Страсбурга. Он доставил пакет — перевязанный лентами, с гербом епископа, оттиснутым на ярко-красном сургуче. Глашатай отыскал Дитриха в церкви, тот готовился к завтрашней литургии преждеосвященных даров, единственному дню, когда не проводилась Консекрация. Предупрежденные по передающему известия устройству, Ганс и прочие крещеные крэнки, помогавшие укрывать кресты и статуи черной тканью, заблаговременно запрыгнули на стропила и попрятались в царящей под крышей темноте.
Дитрих исследовал печати и не увидел следов излома. Взвесил пакет на ладони, как будто вес свертка мог рассказать о его содержимом. То, что августейшему Бертольду II было известно его имя, напугало пастора без меры.
— Известно ли тебе, о чем оно? — спросил священник герольда.
Тот сказался несведущим, хотя и бросал по сторонам настороженные взгляды. Иоахим, также помогавший по убранству церкви, прокомментировал:
— Я думаю, слухи достигли ушей епископа. Того человека отправили передать послание, а также велели смотреть в оба.
Крэнки спустились вниз и вернулись к своему занятию. Готфрид, спрыгнувший последним, спросил:
— Так, может, пусть что-нибудь увидит? — и удалился, посмеиваясь.
Дитрих сломал печать и развернул конверт.
— Что там? — осведомился монах.
Внутри оказалось обвинение епископального суда в том, что он крестил демонов. Если послание и стало неожиданностью, то исключительно потому, что с ним тянули так долго.
Пастору внезапно пришло в голову, что именно в этот вечер, почти в этот самый час Сына Человеческого предал один из его близких. Придут ли так же за ним наутро?
Он прочитал документ вторично. Ему даровали месяц отсрочки, чтобы ответить на обвинение.
* * *
— Месяц отсрочки, — повторил Манфред, когда Дитрих явился в скрипторий с новостями.
— Согласно закону, — ответил Дитрих. — И я должен представить список своих врагов, чтобы ведущий расследование магистрат мог решить, не выдвинуты ли обвинения по злому умыслу. Для суда нужны, по меньшей мере, два свидетеля. Булла не упоминает их имен, и это очень необычно.
Манфред, сидя в кресле у стола, покрутил пальцами под подбородком:
— Итак. Насколько же велик список твоих врагов?
— Мой господин, до сих пор я не верил, что они вообще есть.
Манфред кивнул на предъявленное обвинение:
— По меньшей мере два. Клянусь колесом святой Екатерины, ты слишком наивен для священника! Я сам могу назвать дюжину здесь, в деревне.
Дитрих невольно подумал о тех, кто возражает против крещения Ганса, кто боится крэнков выше всякой меры. Наказания за лжесвидетельство были очень суровы. Отец, назло обвинивший сына в ереси за непослушание, остаток своих дней провел в колодках. Дитрих подошел к узкому окошку и вдохнул вечерний воздух. Внизу в окнах домов мерцал свет огней. Под слабо светящимся от звезд небом шумел Черный лес.
Как он мог назвать ее и обречь на подобную участь?
6
Наши дни: Том
Том и Джуди встретились в «Скворечнике», чтобы обсудить ее последние находки за парочкой больших сандвичей с мясом, сыром и помидорами. В поисках пастора Дитриха «червь» Джуди нарыл тонны klimbim.
— Ты знаешь, сколько немцев в Средние века носили имя Дитрих? — Она закатила глаза, но втайне прекрасно знала, как много труда уходит на одно озарение. Путь в тысячу миль действительно начинается с одного шага, просто он на нем не заканчивается. — Не тот век, не то королевство. Саксония, Вюртемберг, Франкония… Дитрих в Кельне, даже Дитрих в Париже. Их я легко исключила. Самые трудные случаи — когда имена не связаны с конкретным годом или местом. Их пришлось просматривать одного за другим. А вот это? — Она помахала в воздухе распечаткой. — Эти идиоты не догадались включить Оберхохвальд в указатель. Иначе бы документ выскочил давным-давно. — Джуди свирепо впилась в свой сандвич и пробурчала: — Болваны.
Она говорила о выдержке из книги. В 1970-е инициативная группа либералов опубликовала книгу под названием «Толерантность сквозь века», содержимое которой должно было продемонстрировать просвещенные нравы в разные времена и в разных странах. Наряду со знаменитой речью Мартина Лютера Кинга «У меня есть мечта…» и «Кровавым догматом» Роджера Уильямса здесь было и письмо пастора Дитриха к епископу.
* * *
