Слушая, я глядел в окно, различая только еле видный диск полной луны, поднимающейся за деревьями на отдаленном холме. Наконец меня пробрал холод, и я натянул одеяло на голову.
Завтрак
6.1.02.03.012: Одна тысяча лампочасов освещения в год, положенная городу, может расходоваться как угодно по решению Совета. Разрешается использовать фонари с несколькими лампами, но общее количество часов остается неизменным. Неиспользованное время может быть перенесено на следующий год.
Я проснулся еще до рассвета и понял, что спать больше не могу. Тогда я оперся на локоть и стал глядеть в темноту. Я даже не мог сказать, открыты мои глаза или закрыты. Тьма клубилась вокруг меня, будто черная пыль в угольном погребе. Я потрогал стрелки прикроватных часов и убедился, что скоро рассвет, потом услышал слабое жужжание первого гелиостата, который поворачивался навстречу восходящему солнцу. К нему присоединились второй, третий, и вскоре воздух наполнился бодрым механическим жужжанием. Эстафету подхватили птицы, свистом и чириканьем встречавшие новый день, и вот уже на завесе темноты обозначилось едва различимое красное пятнышко. Оно превратилось в отчетливый полумесяц, затем в полукруг — и помаленьку в моей комнате стало все видно. Неяркое густо-красное сияние омыло сперва дверную коробку, потом и саму комнату, которая медленно становилась самой собой, по мере того как лучи нового дня ползли по моему скромному обиталищу, выгоняя тьму.
Я встал, умылся и облачился в уличную одежду № 9 — длинные шорты, рубашка сафари и прочные ботинки, после чего осторожно спустился по лестнице, чтобы приготовить чаю. Я даже не успел дойти до кухни, когда солнце скрылось за тяжелыми тучами и от моей комнаты осталась лишь полоска света на уровне пола. Ударившись несколько раз о предметы мебели, я отказался от мысли сделать себе завтрак и кое-как добрел до диванчика в углу кухни.
Когда я проснулся, опять выглянуло солнце. Отец, одетый, хлопотал за кухонным столом.
— Доброе утро, — с улыбкой сказал он. — Что это за жестокая девочка? Ты что-то бормотал во сне.
— А имена я называл?
— Нет.
— Тогда не могу сказать точно.
Мне снился сон: на заре мы с Джейн вместе плавали в озере, спокойном, как небольшой прудик. С поверхности воды поднимался пар, не давая видеть берега: мы словно были одни в мире. Я сыпал шуточками, и Джейн смеялась над ними, даже над неудачными. Мы собрались было поцеловаться, но тут появилась Констанс: она стояла на носу гребной лодки в развевающемся красном платье. Констанс уже открыла рот, намереваясь что-то сказать, когда я пробудился.
— Еще ты говорил что-то про кролика, — добавил отец.
— У него были жабры. И он грыз нам пальцы на ногах, — нахмурившись, сказал я.
Отец засмеялся и спросил, как я себя чувствую. Я потрогал ссадину на губе, которую получил, упав лицом на тачку. Она все еще ныла, но уже далеко не так сильно, о чем я и сообщил.
— Трэвиса не нашли, — заметил отец.
— Редко кого находят.
— Ты проявил храбрость, и это хорошо. Но никогда не поступай так в присутствии префектов — только привлечешь к себе внимание.
Я поинтересовался, что он имеет в виду, но отец лишь пожал плечами. Я направился в ратушу, так как все еще имел право на горячий завтрак. По пути я зашел на почту, которая в это время года работала дольше, чтобы полноценно использовать световой день, и открылась за полчаса до моего прихода. Внутри царила чистота, но интерьер был невообразимо древним. Все же красная краска, нанесенная изначально, еще не утратила своей яркости.
— Вы уверены, что хотите отправить именно этот текст? — спросила служащая телеграфа, глядя на мои поэтические потуги. — Мне он кажется, э-э, не очень годным.
Это была женщина средних лет, почти пожилая, напоминавшая мою дважды вдовую тетушку Берил: очень душевная, но прискорбно прямолинейная.
— Констанс не ищет мужа, способного на интеллектуальные свершения, — объяснил я, пытаясь представить дело так, будто я намеренно не стал применять свои таланты.
— Что ж, тем лучше. — Она подсчитала количество слов. — Вы можете прибавить еще три «Ц», и это вам ничего не будет стоить.
Я подумал секунду и отказался — пусть Констанс не считает, что я иду напролом. Госпожа Алокрово попросила меня подтвердить число строк и выставила сумасшедший счет на тридцать два цент-балла. Я сказал, что это безумие, и узнал, что сумму можно снизить, если я пообещаю привезти из Ржавого Холма щипцы для сахара. Я сказал, что приложу все усилия. Она сладко улыбнулась и заверила, что отправит мою телеграмму немедленно.
Ратуша походила на все ратуши: просторная, с витающими внутри запахами вареной капусты и мастики для пола. Я аккуратно обошел ковер для префектов, расстеленный у самого входа, почтительно поклонился Книге ушедших и заморгал — в здании стоял полумрак. В дальнем конце помещалась сцена, украшенная — довольно мило — фигурной лепниной. По одну сторону зала располагались кухни, а по другую — широкие двойные дубовые двери, которые вели, видимо, в комнату для заседаний Совета. Входить туда строго запрещалось, но один раз в жизни, на двадцать минут, каждый гражданин все же оказывался там: для прохождения теста Исихары.
Я положил себе овсянки, намазал на хлеб положенное количество джема и сел напротив Томмо за одним из красных столов. Людей было мало: серые из утренней смены уже поели, а хроматики редко вылезали из постели — разве что наставал их черед идти в пограничный патруль или еще куда-то. Я заметил Джейн, которая заканчивала завтракать; но она не смотрела в мою сторону. Томмо, как он заявил, пришел сюда, чтобы я не связывался с приличным обществом.
— Трэвиса не нашли, — сообщил я.
— Найдут. Послушай, ты что, собираешься и впредь выкидывать такие штуки ночью? Если кто-то один совершает бессмысленные подвиги, остальные выглядят не слишком хорошо.
— А если бы пропал ты? — возразил я, но Томмо лишь пожал плечами.
— Скажи, — продолжил я, — кто-нибудь живет в нашем доме? На верхнем этаже?
Томмо поглядел на меня и поднял бровь.
— Ты имеешь в виду, кроме того, о ком нельзя говорить?
Я кивнул.
— Ничего не знаю. А что?
— Я слышал какие-то звуки.
Однако Томмо уже отвлекся на другое: вытащив расческу со множеством поломанных зубьев, он лихорадочно придавал себе пристойный вид.
— На случай внезапной проверки? — спросил я.
— Нет, тут дело поважнее. Можно тебя попросить кое о чем? Старайся выглядеть как можно непривлекательнее. Я знаю, тебе это нетрудно, но тем не менее поднапрягись.
— Что?
— Вот это, — он показал на вошедшую девушку, — Люси Охристая, о которой я говорил. Чем дальше, тем больше она расцветает. А знаешь, что мне в ней нравится больше всего?
