— Да?
— Я проверил по Книге скачков назад. Моторы с боковым расположением клапанов были запрещены в ходе Третьего Великого скачка назад. С тех пор прошло сто девяносто шесть лет.
— Так в чем же вопрос?
— Сколько вам лет?
Он подумал и стал загибать пальцы.
— В августе мне исполняется четыреста пятьдесят два. Было бы здорово получить открытку, а о подарке не стоит беспокоиться. Если это не джем, конечно.
— Как вам удалось прожить так долго?
— Не умирая. Видите?
Он задрал рубашку. На месте почтового кода стояло НС-Б4.
— Это означает «Незначительное старение — Бакстер 4». Моя фамилия — Бакстер. Итак, если вам надо спроектировать историка, какие параметры вы заложите?
Я поразмыслил.
— Интеллект, чтобы анализировать происходящее.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Превосходная память.
— Подлиза. Что еще?
— Долгожительство?
Он улыбнулся.
— Именно. Я совсем не подвержен дряхлению — этому бичу человечества.
Какое-то время я смотрел на него, не в силах ничего сказать.
— Вы, должно быть, видели много всего.
Он кивнул.
— Не много всего — я видел все. Помните, я говорил, что был историком? Я солгал — я до сих пор остаюсь им. Но Бакстеры не учат, Бакстеры наблюдают. Записывают, накапливают сведения, составляют отчеты.
— Для кого?
— Для Главной конторы.
— Но если никто больше не изучает историю, — заметил я, — для чего сохранять информацию?
— Вы все неправильно понимаете, — медленно произнес он. — Это не я существую, чтобы сохранять информацию о вас. Это вы существуете, чтобы поставлять мне информацию.
То была интересная идея — хотя, очевидно, совершенно сумасшедшая. Можно точно так же предположить, что мы существуем лишь для того, чтобы дома были обитаемы, или для того, чтобы было кому продавать овалтин и веревки.
— Значит, если я правильно понимаю, — пробормотал я, — мы здесь лишь для того, чтобы у вас был предмет для изучения?
— В точку. Удивительно, что вы так спокойно восприняли идею. Те, кто дает себе труд задумываться о смысле жизни, обычно расстраиваются, представив себе все это.
— В таком случае, — мне пришлось соображать быстро, — в чем же смысл вашей жизни?
Апокрифик рассмеялся.
— В том, чтобы изучать всех вас, разумеется. Это идеальный симбиоз. Когда мои исследования будут завершены, меня отзовут в Смарагдский университет, где я представлю полученные результаты.
— И когда же?
— Когда исследования будут завершены.
— А как вы узнаете, что они завершены?
— Меня отзовут в Смарагд.
— Это безумие!
— Поглядите вокруг: почти всё — безумие.
С этим я не мог не согласиться. Но апокрифик, которому, видимо, редко выпадал шанс выговориться, продолжил:
— Изначально Бакстеров было десять, но отчаяние унесло всех, кроме одного. Самый слабовольный должен был остаться последним из нас. Увы, это оказался я. Мне пришлось одному нести груз ответственности.
— Какой ответственности?
— Без меня жизнь любого человека не имеет смысла.
— Кажется, Манселл говорил, что смысл нашей жизни придает цвет?
— Он придает лишь видимость смысла. Это сбивающая с толку абстракция, вставной номер на ярмарке увеселений. Пока все заняты своим хроматическим продвижением, у них в голове не остается места для других, разрушительных мыслей. Понимаете?
— Не совсем. — Необычные воззрения Бакстера на окружающую действительность смутили меня. — А То, Что Случилось, — чем оно было?
— Я родился после Явления. Я не знаю, что случилось. Но если хотите выяснить это, надо отправиться в Ржавый Холм и продолжить дело Зейна и Охристого.
— Картины на потолке?
— Там, на потолке, изображено всё, — сказал Бакстер. — Нужен лишь ключ.
У меня возникло сильнейшее предчувствие — такое же, как при появлении призрака. Панель, скрытая в перпетулите, колебания, движущие моторами, теперь это: мир был гораздо разнообразнее, чем воображал я, а человечество, возможно, — еще разнообразнее.
— Но…
Я не закончил фразу: в дверь три раза громко постучали. Никто не должен был видеть, что я замечаю присутствие Бакстера и уже тем более разговариваю с ним. Поэтому я пошел посмотреть, кто явился. Это оказался Кортленд Гуммигут — один. Вид у него был… деловой.
— Двадцать две минуты.
— Не понял?
— Двадцать две минуты, — повторил он, — до отхода поезда. Ты отдал свой билет де Мальве. Вот другой. Завтра в это время ты будешь в объятиях своей ненаглядной. Ни похода в Верхний Шафран, ни переписи стульев, ни женитьбы на Виолетте — ничего. Твоя жизнь станет такой же, как до приезда сюда, на Внешние пределы.
— С меня сняли восемьсот баллов.
— Это уж тебе придется выкручиваться самому.
— В чем тут подвох?
— Никакого подвоха, — сказал он с натянутой улыбкой. — Мы даем тебе билет, ты садишься на поезд. Ты не должен нам ничего, мы не должны тебе ничего. Жизнь с нуля. Как будто тебя здесь никогда не было.
— Мне надо поговорить с отцом.
— Можешь оставить ему записку. Он поймет. Двадцать две минуты. Если ты едешь, надо уезжать сейчас.
Они все точно рассчитали время. Решиться было легко. Я взял билет.
— Молодец, — похвалил меня Кортленд. — Увидимся на вокзале.
Билет на предъявителя
2.6.32.12.269: Список скачков назад ведется в самом западном городе Восточного Зеленого сектора. Скачки назад выбираются в обратном алфавитном порядке.
Кортленд и вправду рассчитал все точно: когда мы оказались на вокзале, то увидели только что прибывший поезд. Банти была на своем обычном месте. Она кивнула Кортленду, который повернулся и побрел в город без единого слова. Становилось все жарче, в небе не было ни облачка. Наблюдающие за поездами, собравшись на склоне выемки, обмахивались своими блокнотами.
Я открыл дверь вагона, улыбнулся в знак приветствия добродушной синей в шляпке с вуалью и сел. Рядом со мной никого не было, а в вагоне — почти никого. Я поглядел на Банти, все еще сидевшей на платформе. Она постаралась вложить в ответный взгляд столько презрения, сколько могла, — то есть немало. Глубоко вздохнув, я откинулся на спинку сиденья. Поезд должен был отправиться, как только погрузят линолеум, а так как мне не терпелось уехать отсюда, время тянулось медленно. Я не знал, что скажет нефритский Совет, когда я прибуду раньше срока, — но какая разница? Я уезжал прочь из Восточного Кармина, и я был жив.
