ЧЕТВЕРГ НОНЕТОТ.
Жизнь в ТИПА-Сети
Я открыла глаз. Затем другой. Над холмами Мальборо вставал теплый летний день. Легкий ветерок принес тонкий аромат жимолости и дикого тимьяна. Воздух был теплым, заходящее солнце тронуло красным пухлые облачка. Я стояла на обочине дороги где-то в сельской местности. С одной стороны ко мне подъезжал одинокий велосипедист. А с другой стороны дорога терялась в далеких полях, где мирно паслись овцы. Если таков мир иной, значит, большинству из нас нечего беспокоиться и церковь, в конце концов, поставляет не полную туфту.
— Тсссс! — шепнул кто-то совсем рядом.
Я обернулась и увидела человека, прячущегося за огромным рекламным щитом «Голиафа», на котором значилось: «Покупаете два рояля — третий бесплатно!»
— Папа?
Отец потянул меня к себе за рекламный щит.
— Не торчи тут словно туристка, Четверг! — отрезал он. — Как будто хочешь, чтобы тебя увидели!
— Привет, папа!
Я радостно обняла его.
— Привет-привет, — рассеянно отозвался он, окидывая взглядом дорогу, сверяясь с хронометром на запястье и бормоча: — Важное случается, покуда времена вращаются…
Для меня отец — нечто вроде странствующего во времени рыцаря, но для Хроностражи он самый настоящий преступник. Он выбросил свой жетон и отправился странствовать семнадцать лет назад, когда его расхождения с руководством Хроностражи во взглядах на историю и нравственность закончились открытым конфликтом. К сожалению, в результате этого конфликта он, по сути дела, перестал существовать во всех смыслах этого слова: Хроностража прервала его зачатие в 1917 году, вовремя постучав в двери его родителей. Однако папа каким-то непостижимым образом по-прежнему жил, и мы с моими братьями все-таки появились на свет. Папа любил повторять: «Все куда запутаннее, чем мы полагаем».
Он немного подумал и сделал несколько заметок огрызком карандаша на обратной стороне конверта.
— Кстати, как поживаешь? — спросил отец.
— По-моему, меня только что случайно застрелил ТИПА-снайпер.
Он расхохотался, но внезапно осекся, поняв, что я не шучу.
— Боже мой! Какая у тебя бурная жизнь! Но не бойся. Ты не можешь умереть, пока живешь, а ты только начала жить. Что нового дома?
— На моей свадебной вечеринке откуда ни возьмись появился офицер Хроностражи, все хотел знать, где ты.
— Лавуазье?
— Да. Ты его знаешь?
— Думал, что знаю, — вздохнул отец. — Мы были напарниками почти семьсот лет.
— Он уверял, что ты очень опасен.
— Не более, чем всякий, кто осмеливается говорить правду. Как мама поживает?
— Хорошо, но ты мог бы уладить это недоразумение с Эммой Гамильтон.
— Мы с Эммой… то есть леди Гамильтон… просто друзья. Между нами ничего нет, клянусь!
— Вот сам ей это и скажи.
— Я пытаюсь, но ты же знаешь, какой у нее характер. Стоит мне только упомянуть, что я побывал где-то в начале девятнадцатого века, и она сразу же лезет в бутылку!
Я огляделась по сторонам.
— Где мы?
— В лете семьдесят второго года, — ответил отец. — На работе все в порядке?
— Мы нашли тридцать третью пьесу Шекспира.
— Тридцать третью? — удивился папа. — Странно. Когда я отнес все пьесы тому актеришке Шекспиру для распространения, там было всего восемнадцать.
— Может, актеришка Шекспир сам начал писать? — предположила я.
— Черт побери, а ты права! — воскликнул он. — Способный парень, я это тогда же понял! Скажи, сколько сейчас комедий?
— Пятнадцать.
— Но я-то давал ему только три. Наверное, они оказались так популярны, что он принялся сочинять сам!
— Тогда понятно, почему все эти комедии так похожи друг на друга, — добавила я. — Чары, совершенно неотличимые близнецы, кораблекрушения…
— …герцоги-узурпаторы, мужчины, переодетые женщинами, — подхватил отец. — Может, ты и права.
— Минуточку! — начала было я, но отец, ощутив мое беспокойство сквозь массу на первый взгляд невозможных парадоксов своей работы в потоке времени, жестом заставил меня замолчать.
— Когда-нибудь ты все поймешь, и все окажется совсем не таким, каким представляется сейчас.
Наверное, вид у меня был идиотский, поскольку он снова посмотрел на дорогу, прислонился спиной к рекламному щиту и продолжил:
— Запомни, Четверг: научная идея, как и любая мысль — будь то религиозная, или философская, или еще какая, — всего лишь мода, только долгоживущая. Нечто вроде рок-группы.
— Научная мысль — вроде рок-группы? И как прикажешь это понимать?
— Ну, группы появляются все время. Они нам нравятся, мы покупаем диски, постеры, смотрим их по телевизору, творим кумиров, пока…
— …не появляется следующая рок-группа?
— Именно. Аристотель — рок-группа. Очень хорошая, но всего лишь шестая или седьмая. Он оставался кумиром, пока не появился Исаак Ньютон, но и Ньютона сместила с пьедестала следующая рок-группа. Те же прически, но другие движения.
— Эйнштейн, да?
— Да. Улавливаешь смысл?
— Значит, наш образ мыслей всего лишь каприз моды?
— Именно. Трудно представить себе новый образ мыслей? Попытайся. Пропусти тридцать-сорок рок-групп после Эйнштейна. Из далекого будущего Эйнштейн покажется нам человеком, уловившим отблеск истины и написавшим одну прекрасную мелодию и семь позабытых альбомов.
— Ты к чему это, пап?
— Да я уже почти закончил. Представь себе рок-группу, такую замечательную, что тебе больше ни на какую другую и смотреть не захочется и никакую другую музыку слушать тоже.
— Трудно вообразить. Но можно.
Он дал мне несколько минут на осознание.
— Вот когда у нас появится такая рок-группа, дорогая моя, все, над чем мы ломали голову, станет кристально ясным и мы сами посмеемся над собой — как это мы не додумались раньше!
— Точно?
— Конечно. И знаешь, что во всем этом самое лучшее? Это чертовски просто!
— Понятно, — с некоторым сомнением ответила я. — И когда же появится эта замечательная рок-группа?
Папа вдруг посерьезнел.
— Вот потому-то я и здесь. Может, и никогда, хотя это было бы весьма некстати в великом ходе вещей, уж поверь мне. Видишь велосипедиста на дороге?
— Да.
— Так вот, — сказал он, сверяясь с большим хронографом на руке, — через десять минут он погибнет — его собьет машина.
— И что? — спросила я, понимая, что чего-то не улавливаю.
