— О-о! — выдохнула она, силясь осознать услышанное. — А что они вообще здесь делают?
— Стразз и другие представляют собой так называемые эпизоды. Головоломки, загадки, шутки, анекдоты и байки, принадлежащие устной традиции, но недостаточно крупные, чтобы существовать сами по себе. Они должны мгновенно восстанавливаться, а следовательно, должны быть гибкими и доступными по первому требованию, поэтому мы незаметно размещаем их в самых разных литературных произведениях.
— Улавливаю. У нас в «Фиаско» одно время жила шутка про многоножку-футболиста. Естественно, невидимая для читателей. Совершеннейшая зараза — мы постоянно спотыкались об ее бутсы.
Мы остановились у подножия лестницы. Комната размером с гараж на две машины казалась выстроенной из позеленевшей от времени клепаной меди. Стены слегка изгибались, создавая ощущение, будто находишься внутри огромной бочки, и голоса отдавались эхом. Посередине комнаты помещалось круглое бронзовое возвышение высотой по пояс, размерами и формой напоминающее судовой кабестан, из него торчали вверх два расходящихся электрода, концы которых отстояли друг от друга дюймов на шесть. На конце каждого электрода имелся углеродный шарик размером с мячик для настольного тенниса, а между ними негромко потрескивала ленивая голубая электрическая дуга.
— Что это? — почтительно шепнула Четверг-5.
— Это искра, мысль, сердце книги, центральный сгусток энергии, связывающей произведение воедино.
Несколько секунд мы наблюдали, как энергетическая дуга лениво перекатывается между полюсами. Время от времени она подрагивала, словно чем-то потревоженная.
— Она двигается, когда сверчки наверху говорят друг с другом, — объяснила я. — Если бы книгу в данный момент читали, ты бы увидела, как мерцает и бьется искра. Я была в смыслонакопителе «Анны Карениной», когда она неслась на всех парах, читаемая одновременно пятьюдесятью тысячами читателей, и эффект был покруче, чем от любого фейерверка. Многожильная дуга тысячи разных оттенков извивалась и плясала по комнате, закручиваясь вокруг собственной оси. Смысл книжного бытия в том, чтобы тебя читали; искра отражает это сверкающим световым шоу в диахронической проекции.
— Вы говорите так, словно она живая.
— Иногда мне и правда так кажется, — задумчиво произнесла я, уставившись на искру. — В конце концов, повествование рождается, может развиваться, размножаться, а потом умереть. Раньше я частенько спускалась в смыслонакопители, но теперь мне не хватает на это времени.
Я указала на трубу толщиной с мою руку, выходящую из постамента и исчезающую в полу.
— Это трубопровод, который переносит все прочтения на этаж литшифровальных машин в Главном текстораспределительном управлении, а оттуда — на Ту Сторону, где они подаются прямо в читательское воображение.
— А… все книги так устроены?
— Хотелось бы. Книги, не входящие в юрисдикцию Главного текстораспределительного управления, оборудованы собственными литшифровальными машинами, как и книги, собираемые в Кладезе Погибших Сюжетов, и большая часть тех, что печатаются крохотными тиражами на средства автора.
Вид у Четверг-5 сделался задумчивый.
— Читатели — это всё, верно?
— Правильно понимаешь.
Мы постояли в молчании.
— Мне как раз подумалось об огромной ответственности, падающей на агента беллетриции, — подчеркнуто произнесла я. — А ты о чем думала?
— Я?
Я обвела взглядом пустую комнату.
— Да, ты.
— Я думала, больно ли алоэ, когда из него извлекают сок. А это что?
Она указывала на круглый лючок, полускрытый за переплетением медных труб. Подобные штуки рассчитываешь обнаружить в водонепроницаемом корпусе подлодки. Проклепанный и надежный, он имел большой центральный ворот и две защелки на расстоянии больше распахнутых рук друг от друга, так что открыть его случайно одному человеку не представлялось возможным.
— Он ведет в… Ничто, — прошептала я.
— Вы имеете в виду пустую стену?
— Нет, пустая стена — уже что-то. Там не ничто, а Ничто — Ничто, через которое определяется всякое Что-нибудь.
Она явно не поняла, и я поманила ее к окошечку рядом с люком и велела в него заглянуть.
— Ничего не вижу, — сказала она, посопев немного. — Там совершенно черно… Нет, погодите, я вижу точки света — как звезды.
— Не звезды, а книги. Каждая плывет по небесному своду, и каждая пылает не только тем светом, что придал ей автор в момент творения, но и теплым светом прочтения и признания. Самые яркие — самые популярные.
— Я вижу миллионы их, — прошептала она, приставляя ладони к лицу, чтобы помочь взгляду проникнуть в чернильную тьму.
— Каждая книга сама по себе маленький мир, куда можно попасть только посредством книгопрыгания. Видишь, как одни точки света стремятся сгруппироваться вокруг других?
— Да.
— Они кучкуются по жанрам, притянутые гравитационной силой общих сюжетных линий.
— А между ними?
— Абстракция, где рушатся все законы литературной теории и повествовательные конвенции, — Ничто. Оно не пригодно для текстовой жизни и не имеет ни описания, ни формы, ни функции.
Я постучала по невинно выглядевшему люку.
— Там, снаружи, ты не продержалась бы и секунды. Текст, составляющий твое описательное существование, вмиг лишился бы всякого смысла и последовательности. До изобретения книгопрыгания каждый персонаж был навеки заперт в своем романе. Для многих книг за пределами юрисдикции Совета жанров и Главного текстораспределительного управления дело обстоит так до сих пор. «Путь паломника» и книги о Шерлоке Холмсе — наглядный тому пример. Мы примерно знаем, где они находятся, благодаря литературному влиянию, которое они оказывают на сходные произведения, но отыскать туда дорогу до сих пор не удалось. А пока кто-нибудь этого не сделает, книгопрыжок невозможен.
Я выключила свет, и мы вернулись в кухню Джеппетто.
— Это вам, — произнес Джулиан Стразз, вручая мне картонную коробку.
От его прежней враждебности, действительной или напускной, не осталось и следа.
— Что это?
— Как что? Ваш приз, конечно! Набор пластиковых контейнеров. Долговечные и с настоящей крышкой-непроливайкой, идеальны для сохранения свежести пищи.
— Отдайте их тигру.
— Ему пластиковые контейнеры не нравятся — крышки трудно открывать лапами.
— Тогда заберите себе.
— Я их не выиграл, — ответил Стразз с оттенком раздражения в голосе, однако, подумав, добавил: — Но если бы вы согласились сыграть в наш «Супер-мега-двойной джекпот», мы могли бы в следующий раз удвоить ваш приз!
— Хорошо-хорошо, — сказала я, и тут на кухонном столе зазвонил телефон.
