Смех, что глупость толпы не щадя,
Мне напомнит тебя.
В черном бархате звездной пыли,
Паутиной над бездной скользя,
Отраженный, как в пламени вечности, пир,
Бесконечный, как взрыв, сотворяющий мир,
Жизнь мгновенья, обрученный с вечностью,
Я…
Бесконечную малость молю для себя —
Покарай их, Господь, никого не щадя…
Кровавый, тяжелый сгусток горя, застывший в груди Михаила, казалось, создал в душе ощущение невыносимой тяжести. И хотя разум требовал выйти из этого состояния, как неестественного для человека, Михаил понимал, что это никогда не пройдет окончательно… Он вспоминал слова Тиля Уленшпигеля: «Пепел Клааса стучит в мое сердце», – которые поразили его еще в детстве, когда он читал Шарля де Костера.
Через день вернулись Блюм и Лопатин. Труп старшего Лопатина они не обнаружили, но в харьковской центральной газете были напечатаны списки контрреволюционеров, казненных за осуществление «белого террора». В этих списках упоминалась и фамилия отца Евгения.
Привезли друзья и еще одну новость: начальник харьковской Чека был известной политической фигурой. Слухи о людях такого ранга распространяются очень быстро. Оказывается, после недавних событий Свиридова сместили с занимаемого поста и отозвали в Москву. Ребята перепроверили эти слухи – они соответствуют действительности. Михаил же, недавно похоронивший отца, мать и сестру в склепе князей Лебедевых и справляющий вместе с друзьями тризну
[7]
по погибшим, услышав от них эту новость, отставил стакан в сторону и произнес, будто бы вторя своим мыслям:
– Ну что ж, в одном месте врагов уничтожать легче – меньше времени на поиски.
Обращаясь к своим друзьям, он продолжил:
– Я собираюсь отдать долг своим мертвым. Люди, которые подняли руку на мою семью, будут покараны. И покараны будут жестоко все, кто прямо или косвенно участвовал в этом преступлении…
Заметив, что Женя пытается что-то сказать, Михаил протестующе поднял руку и продолжил:
– Погоди, сначала я выскажусь, а затем ты продолжишь… Так вот. Это первое. А второе, – я не намерен быть посторонним наблюдателем при развале моей Родины и буду бороться с этой большевистской заразой, если понадобится – всю свою жизнь!..
После сказанного, поминая отца, он выпил водку, закинул в рот тушенку и начал сосредоточенно пережевывать ее, сумрачно поглядывая на друзей.
Евгений, сочувственно коснувшись своей огромной, жилистой, со вздутыми венами лапой руки Михаила, дружески прижал ее к столу и горячо заговорил:
– Миша, у меня, как ты знаешь, свой счет к этим выродкам, к тому же: враги друзей – мои враги. И я так же, как и ты, ненавижу то, что творится в моей стране. Наши цели совпадают. Нам всем необходимо дружеское участие.
Подражая Михаилу, он одним глотком опрокинул стакан водки, положил в рот почти все содержимое банки с тушенкой и ожидающе уставился на Блюма. При этом Женя старательно моргал глазами, пытаясь скрыть выступившие от переизбытка чувств слезы, вызванные, к тому же, легким опьянением. Потешное выражение его добродушного лица, несмотря на обстоятельства, вызвало у друзей улыбку. Александр хмыкнул:
– Слушайте, вы, последние сентиментальные романтики этого гнилого мира, – он положил ладонь сверху ладоней Михаила и Евгения. – Что вы на меня так смотрите?!.. Ну куда же я от вас денусь?!
Повторяя жесты ребят, он выпил водку и продолжил с полным ртом:
– Несколько лет, хотя и суровых, нас всех, как мне кажется, совершенно не изменили…
В какое-то мгновение ребята все разом замолчали. Их сплетенные руки – это понимал каждый – являли собой молчаливую клятву верности дружбе, лишенную пошловатой внешней аффектации.
– Возможно, ты и прав, – задумчиво произнес Михаил, разливая водку по стаканам, – Но все это справедливо только по отношению к тем, кого мы любим. По отношению к другим мы ох как изменились. Я это понимаю, анализируя наше поведение. За несколько дней мы втроем наделали столько покойников, сколько другой за всю свою жизнь не видел… Ничего себе, не изменились!.. Мы изменяемся – это диалектика. Вначале учились у нашего сэнсэя Митихаты, а теперь делаем то, чему научились.
– Нам до тебя далеко, – Женя выпил водку и продолжил: – «Насобачился» еще в Японии да в Китае, да и на фронте времени не терял… Одно слово – военная косточка. А вот родных своих защитить не сумели. Одно осталось – отомстить.
Осознавая правоту Жени и злясь за это на него и на себя, Михаил, желая пресечь ненужные излияния выпившего Женьки, резко хлопнул ладонью по столу:
– Хватит… Если вы со мной, завтра выезжаем на Дон к Деникину. Начальником контрразведки у Деникина полковник Орлов – старый друг и ученик моего отца. Без связи с московским подпольем нам не обойтись, а нам нужно выйти на настоящего главу и организатора «комиссии по экспроприации»… да и следы Свиридова нужно откопать, этот гад не должен уйти. В общем, пока вас не было, я подготовил документы и обмундирование. На Дон сейчас пробиться практически невозможно – везде стоят красные заслоны. Поэтому вот ваши «легенды», к утру чтоб знали наизусть, – проверю. И вот еще что, – Михаил выложил три широких, из тонкой кожи пояса, – здесь по пять тысяч рублей в золотых червонцах. Где не решат дело сила и хитрость, там могут решить деньги. Все, с выпивкой заканчиваем – рано утром в путь.
Глава 3
– Ну что там опять случилось? – Недовольно ворча, командир отдельного кавалерийского полка, полковник Владимир Иванович Белов вышел на крыльцо.
Его полк, после тяжелых боев выведенный на переформирование, был расквартирован в станице Милютинской. Казаки в ожидании ближайшей отправки на фронт распустились окончательно. То устраивают пьяный дебош, то задевают местных баб, то вообще устраивают грабеж в уезде. Офицеры от скуки устраивают попойки, допились до дуэлей – крови на фронте им мало. Поэтому ничего хорошего от криков «Ваше благородие, ваше благородие» полковник не ожидал. Каждый раз его вызывали для разрешения очередного конфликта.
– Ну что там опять? – еще раз переспросил полковник.
– Ваше благородие, – вахмистр, козырнув, доложил: – В штаб привезли троих подозрительных. Одеты в кожанки, но говорят, что их благородия. Да и по разговору, похоже, барчуки.
Полковник, накинув китель, прошел пешком в здание штаба: благо, он находился недалеко, в здании управы. Еще издалека Белов узнал в одном из трех человек, охраняемых казаками, своего знакомого по юго-западному фронту – штабс-капитана Муравьева.
– Ба, ваше сиятельство, – приветствовал он князя. – Какими судьбами в наши-то пенаты?
Он обвел руками окружение и, обнимая Михаила, сказал своему адъютанту:
