О конечном звене этого плана знали только четверо – Муравьев с друзьями и полковник Орлов.
После того как обговорили последнюю деталь будущей операции, полковник встал из-за стола и, положив в сейф бумаги с детально разработанным планом, взял из буфета, стоящего рядом с сейфом, бутылку водки, разлил ее по рюмкам:
– Конечно, можно было бы пить и работать одновременно, но я предпочитаю эти занятия разделять, – он поднял рюмку: – Господа! – Офицеры встали. – За успех нашей операции! – Орлов лихо опрокинул в себя водку.
Товарищи повторили его жест и, попросив разрешения, вышли из кабинета.
Не откладывая на следующий день, Михаил сразу распорядился приступить к укомплектовке тренировочного аэроплана и обозначить на тренировочном поле габариты моста, который предстояло атаковать. К четырем небольшим воздушным шарам диаметром не более метра каждый прикрепили канаты различной длины, оканчивающиеся тяжелыми якорями. Расставили эти приспособления в соответствии с длиной и высотой пролетов – на одной из излучин Дона, недалеко от города. К аэроплану вместо бомбы прикрепили мешок с песком, равный весу Михаила.
Во время тренировочных полетов он на расстоянии трех сотен метров от объекта, атакуя с высоты под небольшим углом, сбрасывал груз. И облегченный аэроплан, меняя траекторию полета, пролетал между установленными шарами. Этот маневр отрабатывался до автоматизма на двух аэропланах – для того чтобы подобрать оптимальный вес сбрасываемого груза и самого аэроплана так, чтобы тренировочная машина и та, на которой собирались произвести диверсию, не отличались по своим летным характеристикам.
Взлет, выход на цель, сброс балласта, посадка, загрузка балласта, снова взлет… Раз за разом Михаил оттачивал единственный маневр, который в конце концов должен был привести к успешному выполнению задания. Полеты продолжались целыми днями. Менялись направления, угол атаки, расстояние до моста – в выборе одного оптимального решения.
Другая немаловажная для Михаила проблема – успешная эвакуация с места диверсии – целиком зависела от его тренированности и физического состояния. Поэтому он вместе с другим пилотом ежедневно летал над Доном и, раз за разом увеличивая скорость и высоту полета, прыгал в воду – восстанавливал навыки, привитые его учителем из Японии – Митихатой. И хотя времени на отработку всех приемов оставалось мало, ежедневные тренировки с перерывами на обед и сон делали свое дело.
Уже через неделю штабс-капитан Муравьев появился с докладом у начальника контрразведки. И до этого стройная фигура Михаила за время тренировок стала еще более жилистой. Лицо потемнело от загара и усталости, щеки ввалились, отчего черты лица выделялись еще резче. Но сам он был полон оптимизма:
– Разрешите доложить, ваше превосходительство, – недавно полковник Орлов был произведен в генерал-майоры, – можете принимать подготовительную работу. Завтра – генеральная репетиция. Прошу почтить вашим вниманием сие мероприятие, – не удержавшись, съехидничал Муравьев, и глаза его весело блеснули.
Не обращая внимания на вольность штабс-капитана, Орлов подошел к нему, радостно обнял, а затем, отодвинув его от себя, посмотрел в глаза:
– Я верю, у тебя должно получиться. Сегодня же дезинформация о нашем наступлении попадет в штаб красных. Когда назначать операцию?
– Мне нужно двое суток отдыха, репетиция – не в счет. Но силы восстановить перед операцией просто необходимо – слишком напряженный был график работы. – Михаил развел руками, как бы извиняясь за промедление.
– Значит, так, – заходил по кабинету генерал, потирая руки. – Завтра утром – последний пробный полет над Доном. Потом – погрузка вашей команды на поезд, в штабной вагон – там и выспишься… Лошадей погрузят в этот же состав, на платформу. Группы добровольцев для прикрытия твоего отхода набраны из казачьего полка Белова. Многим из них довелось наблюдать ваши подвиги при ликвидации красного рейдового отряда, поэтому, несмотря на то что большинство из них – матерые волки, фронтовики, но слушаться Блюма и Лопатина будут беспрекословно. Те уже сейчас муштруют своих подчиненных – и ни слова протеста в ответ (я сам проверял), хотя казаки – народ гоноровый…
Предвидя вопрос штабс-капитана, Орлов рубанул рукой по столу, будто бы отсекая возражения:
– Аэроплан на стартовый аэродром перегонит другой пилот, тебе нужно отдохнуть.
На следующее утро выспавшийся, бодрый Михаил вместе с генералом Орловым и его адъютантом, в сопровождении казачьего конвоя, на автомобиле подъехали к месту последнего тренировочного полета. Никто, кроме группы Михаила и генерала, не понимал истинного смысла этого «циркового представления».
Аэроплан, загруженный балластом, имитирующим огромную бомбу, уже стоял на взлетной полосе. Муравьев в черном, облегающем комбинезоне залез в кабину пилота. Последовала команда «От винта», и аэроплан взмыл в небо, и по сигналу красной ракеты вышел на заданную позицию, ринувшись сверху к красным шарам. В нескольких сотнях метров от них Михаил, включив специально созданный блокировочный механизм штурвала (этакий автопилот каменного века), проворно выбрался на крыло и, не мешкая, прыгнул в воду, войдя в нее как стрела.
Генерал Орлов не успел и ахнуть, как над водой показалась голова пилота, который красивым кролем поплыл к ожидавшей его лодке.
Аэроплан, как и было задумано, врезался в воздушный шар и, ломая крылья, рухнул в воду.
Через несколько минут Михаил, принимая поздравления, уже вытирался огромным льняным полотенцем. Даже Саша Блюм, занимавшийся в последнее время отработкой маневров прикрытия со своими новыми подчиненными и не видевший всего тренировочного процесса, смотрел на это действо, открыв рот. А после выдал фразу, звучащую в его устах лучшей похвалой, что, мол, даже в цирке его отца такого номера быть просто не могло по причине отсутствия специалиста такого уровня, и что этот номер в любом цирке мира вызвал бы полный аншлаг. Орлов только кивнул, согласившись с этим предположением, и по завершении эксперимента, отдав приказ перебросить аэроплан под Царицын, забрал друзей.
Они прямым ходом направились в Ростов, где уже стоял под парами оборудованный поезд. Отряд прикрытия, переодетый в красноармейскую форму, был рассажен по вагонам. Сюда же была погружена вся необходимая амуниция, лошади и торпеда в металлическом футляре с креплениями. Как только офицеры сели в вагон, поезд тронулся.
Лежа в отдельном купе, Михаил не мог уснуть. Напряжение последних недель не отпускало его. И теперь, в одиночестве, чувство тяжелой утраты снова начало рвать его сердце. В последние дни боев, тренировок, работы, которая не давала ему ни минуты свободного времени, это чувство, хоть и оставалось у него в глубине души, но не хватало стальными клещами его сердце… И вот опять, оставшись в одиночестве, он ощутил непреодолимую душевную боль. Картины гибели семьи вставали у него перед глазами.
Он прокручивал их в голове, казня себя за допущенные промахи, за то, что в отчем доме позволил себе расслабиться и не смог защитить своих родных. «Пепел Клааса стучит в мое сердце», – повторил он про себя и заскрипел зубами от сжигавшей его ненависти. Захотелось вдруг пойти к друзьям, надраться вдрызг, чтобы немного забыться… Но Михаил понимал: от его физического состояния зависит задуманная операция и сохранение жизни, которой он сейчас дорожил лишь постольку, поскольку она была гарантом мести выродкам, убившим его семью. Он нисколько не обманывался и во внутренних качествах генерала Орлова. Михаил знал о том, что все душевные порывы у профессионального разведчика заменяет рациональность, что помощь от генерала он получит только в том размере, который необходим для удержания его на крючке, чтобы в конце концов выйти на информацию, переданную ему отцом. В общем, они играют в игру, которая называется – он знает, что я знаю, что он знает, что я знаю… – и будут постоянно просчитывать друг друга. Но Михаил сознательно шел на это сотрудничество, так как понимал, что без помощи агентуры Орлова ему будет гораздо сложнее выйти на прямых виновников гибели родных, поскольку он не был уверен в сохранности агентурной сети, переданной ему отцом. Мысли продолжали крутиться в голове, но Михаил усилием воли заставил себя успокоиться и, впав в транс самогипноза, постепенно под стук колес погрузился в глубокий сон.
