– Смотри!
Стоявший рядом Блюм мгновенно взмахнул рукой, и из нее, блеснув лезвиями, вылетели два небольших кинжала, которые по самую рукоятку воткнулись в шею лежавшего на полу ординарца. Затем Блюм, выдохнув, резким ударом кулака проломил деревянную перегородку.
– Вот так! Вот так, – повторил он, продемонстрировав так называемое искусство, – будет с тобой, если посмеешь хоть на йоту ослушаться нашего приказа. – И после небольшой паузы добавил, обращаясь к бандитам: – А теперь, все трое, слушайте внимательно…
Из раскрытой двери вагона, не привлекая особого внимания, тщедушный, в пенсне, вылез, как и многие пассажиры из других вагонов, Владимир Николаевич Горов. Его фигура, выражающая крайнюю степень боязни и даже страха, никого не заинтересовала. Погеройствуй тут, когда банда налетела! Он помог спуститься Лопатину, который держал в руках гору различного барахла, включая и ручной пулемет, завернутый в кожаные куртки. Палец Лопатина привычно лежал на спусковом крючке, но со стороны он казался очередным увальнем, которого заставили нести награбленное добро. Следом за ним спустился бандит с винтовкой, направленной в сторону пленников. Далее на землю со связанными руками прыгнул Муравьев, которого также сопровождал охранник. Муравьев быстро подошел к группе своих товарищей, и охранники оказались на линии огня пулемета Лопатина.
Последними спустились улыбающиеся атаман и Саша Блюм. В одной руке атаман держал большой и довольно тяжелый кожаный саквояж, а другой поддерживал маленького, по сравнению с ним, Блюма, который что-то весело говорил ему на ухо и заразительно смеялся.
– К моей тачанке! – скомандовал всей группе атаман, продолжая криво улыбаться в ответ на какие-то тихие реплики своего «товарища».
Все неторопливо двинулись к щегольской тачанке с «Максимом», в которую были впряжены трое сытых, с крутыми холками короткогривых коней.
– Ну что там, атаман? – вопросительно крикнул бандит, стоявший недалеко от них с винтовкой наперевес.
– Да вот – сына дружка моего старого чекисты в Тамбов везли… Освободили, слава те господи… Сейчас я этих гадов к Антонову
[19]
доставлю – кажись, имеют важные сведения.
Его улыбка превратилась в гримасу – это Блюм своими железными пальцами, как клещами, сжал локоть разговорчивого пленника и что-то прошептал ему.
– Да, еще: Назаров, остаешься за меня! – И они ускоренными шагами двинулись к тачанке, где уже рассаживались их товарищи.
Назаров недоуменным взглядом проводил удаляющуюся фигуру атамана. По-видимому, последняя фраза несколько озадачила его. Но тут у одного из крайних вагонов разгорелась перестрелка – кажется, еще кто-то оказывал сопротивление бандитам, – и Назаров, не привыкший ломать голову, потрусил туда.
К счастью для беглецов, в этот момент внимание всей банды было направлено на последний вагон, где стрельба все разгоралась. Они же, пока еще никем не заподозренные, медленно подпрыгивая на кочковатой целине, направились к проходившему в сотне метров от них, вдоль железной дороги, проселочному тракту.
«Хорошо, что в последнее время не было дождей, иначе по распутице – далеко от погони не уйдешь», – понимая несуразность распоряжений атамана и ожидая неминуемой погони, подумал Михаил. В этот момент один из бандитов, воспользовавшись напряженным моментом, выпрыгнул из тачанки и кубарем покатился в густо росший бурьян с криком:
– Красные! Красные! На помощь!
Михаил, развернувшись, выстрелил; понял, что попал, и тут же выстрелил во второго бандита. Евгений, сидящий рядом, мгновенно выбросил обмякшее, мертвое тело из тачанки, ударом кулака успокоив начавшего вдруг брыкаться атамана, и, закричав сидящему на козлах Блюму: «Гони-и-и!» – начал освобождать закутанный в барахло пулемет.
Грабившие поезд бандиты оторопело обернулись на удаляющуюся тачанку и несколько мгновений приходили в себя. Потом, поняв, что их провели, кинулись к лошадям.
Блюм, рискуя перевернуть тачанку, дико гикнул, ударил крученые, и тачанка, подпрыгивая на кочках, понеслась к тракту. Гулко захлопали выстрелы винтовок. В ответ ударил «Максим», за щитком которого уже расположился Михаил. Его поддержал свинцовым дождем Евгений, тут же развернувший пулемет вправо – в сторону уже скакавших от первых вагонов бандитов, пытающихся перерезать тракт.
Тачанка успела проскочить перед самым носом конников, и Лопатин с Муравьевым начали чуть ли не в упор стрелять длинными очередями по взбесившимся, несущимся за ними с храпом коням. Хотя всадники поотстали, погоня продолжалась.
Дорога в этом месте делала крюк, и бандиты, срезая угол, снова попытались пересечь тракт, тянувшийся к Тамбову.
Внезапно пулемет Евгения умолк – кончились патроны в диске, – и он крикнул Горову, скукожившемуся на дне:
– Кончайте трусить, заряжайте диск!
Затем, сунув тому пулемет и увесистый мешочек с патронами, начал хладнокровно всаживать пули в передние ряды всадников, пытавшихся перерезать им дорогу.
Михаил сразу же, осознавая грозившую им опасность, попытался переставить на бок станковый пулемет, понял, что не успеет, схватил револьверы и начал палить из двух рук. Огонь ослабел, что еще больше подхлестнуло преследователей. По степи пронесся дикий, торжествующий вой. Точка выхода из поворота быстро приближалась. Если беглецы первыми пересекут ее, то приз они получат по самым высоким ставкам. Ставками в этой гонке были их жизни.
– Шевели кнутом! – дико орал Блюму Михаил, продолжая всаживать пулю за пулей в несущуюся им наперерез орду и все же понимая – они опаздывают.
Ликующие крики раздались со стороны их противников – они тоже понимали, что выигрывают. И уже исчезли понятия белых, красных, зеленых. Людей подстегивал единственный стимул, имя которому сейчас было одно – Его величество Азарт. Срабатывал один инстинкт – охотничий инстинкт погони.
– Все, парни, – амба! – проорал Женя и, выпустив последнюю пулю, начал опять непослушными пальцами заряжать револьвер.
Еще миг – и бешено мчащаяся лавина сомнет стремительно летящую тачанку. В этот момент Горов, забытый всеми в горячке схватки, толкнув Евгения, подал пулемет. По передней линии всадников, уже приблизившихся к тракту, вновь хлестанула свинцовая струя. Дико заржали раненые лошади. На их падавшие туши на всем скаку налетали, спотыкались и падали другие кони. Началась свалка. А пулемет все бил и бил – кинжальным огнем в упор. Вот мимо пронеслись последние оскаленные морды, и в дело вступил «Максим» Муравьева. Погоня прекратилась, но Блюм все продолжал нахлестывать рвущих удила, в пене, храпевших коней. Просвистела пара посланных вдогонку пуль, и в наступившей вдруг степной тишине раздавались лишь топот копыт и яростные крики Блюма.
– Пронесло, – вытирая рукавом мокрое лицо, сказал, широко улыбаясь, Михаил, потянувшись через сиденья ко все еще оравшему Александру, и, ткнув его в бок, крикнул: – Да угомонись же ты! Коней загонишь!
