Сбросив веревку вниз, ребята, один за другим, спустились к ожидавшей их пролетке с двумя переодетыми в штатское офицерами. Те имели при себе мандаты царицынской Чека, выданные им Муравьевым.
Недалеко раздавались частые выстрелы, иногда ухали взрывы гранат, гулко неслись по замершему ночному городу пулеметные очереди. Это чекисты добивали окруженную банду Храмовцева.
Забравшись под сухую кожаную крышу пролетки, молодые люди поспешили убраться, и вскоре они находились уже далеко от опасного места.
Друзья высадили офицеров возле их дома, передали им крупную сумму денег, позволявшую добраться за Урал – в армию адмирала Колчака, и попрощались.
В домике возле Новодевичьего их ожидала маленькая Таня.
Нежилой запах давно пустующей квартиры ударил в нос. Пройдя в столовую и распалив керосиновую лампу, Михаил обнаружил, что продукты, принесенные для Тани, лежат нераспакованные. В волнении он прошел в спальню, держа лампу в руках. На кровати, прикрытая одеялом, лежала девочка. Черты лица ее заострились, но глаза, что с тревогой смотрели на мир, приносящий этому маленькому человечку только горе, увидев Михаила, радостно засияли.
– Я думала, что вы уже не придете, – тихо сказала она, приподнявшись с подушки, и вдруг облегченно заплакала.
Михаил поставил лампу и прижал к себе ее худенькое тельце, сотрясающееся от рыданий. Эйфория после пережитой опасности и удовлетворяющее чувство победы прошли.
На его молодые плечи легла новая ответственность, к которой он не был готов. Что делать с этим ребенком в его наполненной опасностями жизни – он не знал. Несмотря на довольно большой для его лет жизненный опыт, в этой новой для него ситуации он растерялся, ведь ему самому было неполных двадцать лет. Единственное, что его успокаивало, это наличие в его руках неограниченной суммы, что давало возможность пристроить девочку у кого-то из старых московских знакомых до тех пор, пока не уляжется эта вселенская свистопляска.
Его враг находился далеко от Москвы, мотаясь на своем бронепоезде по всем фронтам бескрайней страны, сея ужас и смерть, устанавливая жесткий порядок в рядах слабо обученной, не спаянной железной дисциплиной, молодой, не имеющей традиций Красной армии. Всюду, где бы ни появлялся его бронепоезд, красные опрокидывали разложенные коррупцией и неверием, барством и пьянством ряды белогвардейцев.
Троцкий неудержимо рвался к личной, безграничной власти. И хотя сегодня по его личному благополучию был нанесен ощутимый удар, этот удар был не смертелен. Занимая пост главы Реввоенсовета, Троцкий был краеугольным камнем, на котором держалась военная стратегия большевиков. Его нужно было уничтожить.
«Пепел Клааса» стучал в сердце Михаила. Отомстить – это было главное в жизни Муравьева, и сейчас, прижимая к груди ставшую ему родной девочку, которая заполняла пустоту в его душе, образовавшуюся после страшной гибели близких, Михаил лихорадочно думал – что предпринять.
– Полежи пока, сейчас я тебя помою и покормлю, – мягко отстранил он ее, чувствуя исходящую от девочки ответную теплоту.
Сейчас он для нее был единственной ниточкой, связывающей ее с жизнью.
Выйдя на кухню и обнаружив сложенные дрова, он разжег огонь и подогрел воду. Михаил отнес Таню в ванную комнату. Таня доверчиво прижималась к нему. Она не стеснялась своей наготы, когда он мыл ее горячей водой, безоговорочно приняв его помощь и признав в нем старшего и самого близкого человека. Природное стремление выжить диктовало ей такое поведение. В следовании своему главному закону – закону выживания – природа не признает ханжеских этических норм, выработанных цивилизацией. И тело Тани, гармонично следуя этим законам, доверчиво реагировало и подчинялось ласковым рукам ее нового друга.
Вскоре отогретая и порозовевшая девочка, одетая в чистый халат, сидела с друзьями за накрытым столом. Она с аппетитом накинулась на нехитрый, но сытный ужин, приготовленный неумелыми руками ребят.
Была уже глубокая ночь, и после сытной еды глаза ребенка начали сами собой закрываться. Ее тело требовало восстановления жизненных сил, потерянных за несколько страшных дней. Опять на руках Михаил отнес ее в спальню.
– Ляг со мной, я боюсь одна… – в полусне зашептала девочка.
Михаил, раздевшись, лег с ней на кровать, ощущая нежное тепло детского тела.
В соседней комнате, стараясь не шуметь, укладывались спать его друзья. «Завтра, все решим завтра…» – устало подумал Михаил и, тихо убрав обвившую его шею руку заснувшей девочки, провалился в глубокий, без сновидений, освежающий сон.
Профессор Московской консерватории Леонид Викторович Комовский бедствовал. Привыкший жить на широкую ногу, всегда в окружении талантливой молодежи – его студентов, он сейчас чувствовал себя невостребованным. И хотя его, как профессора, большевики освободили от подселения пролетарских семей, он в своей большой квартире чувствовал себя неуютно. Хлебные карточки, выдаваемые ему и его жене местным Советом, с трудом позволяли поддерживать слабеющие силы. И он, нестарый еще человек, был вынужден, не умея ничего другого, кроме служения искусству, и живя в мире музыки, регулярно выходить на толкучку и обменивать на продукты различные вещи вроде милых сердцу безделушек, некогда скрашивающие досуг. Служить примитивной, первобытной, пролеткультовской Мельпомене
[30]
он не желал, а высокое искусство в этом новом обществе пока не было востребовано. Подумывая уехать за границу, он каждый раз откладывал это решение, не мысля себя без России, без Москвы.
Поэтому, сидя над вываленными из гардероба вещами и размышляя над тем, какую вещь сегодня понести на толкучку, он очень удивился стуку в дверь. Его давно уже никто не посещал. Выглянув в глазок, он увидел высокого, статного молодого человека, почти юношу, в хорошо пригнанной военной форме. На резонный вопрос о поводе посещения молодой человек улыбнулся какой-то знакомой улыбкой и сказал:
– Это я – Миша Муравьев! Леонид Викторович, неужели вы меня не узнали?..
– Боже… Это точно Миша! – ахнул профессор и стал торопливо открывать множество запоров на массивной двери.
Михаила он в последний раз видел, когда тот был еще юнкером. С тех пор этот мальчик сильно возмужал и вырос.
Леонид Викторович хорошо знал семью Муравьевых. Его жена и мать Михаила были дружны, вместе учились на вокальном отделении Московской консерватории. Здесь же учился и молодой Комовский. Сестра Михаила тоже брала уроки музыки у уже маститого профессора. И Миша с юных лет, при каждом посещении Москвы, часто с матерью навещал эту гостеприимную, веселую, полную молодежи квартиру. Своих детей у Комовских не было, поэтому они всегда с радостью привечали талантливую молодежь.
Сейчас времена изменились. Нужда никого не красит. Комовские нуждались, и нуждались крайне.
Михаил, ожидавший такого положения вещей, с места в карьер, попутно отвечая на вопросы, прошел в столовую и, выложив из увесистого вещевого мешка целую гору редких в это время продуктов, принялся отвечать по второму разу уже на вопросы Марии Александровны – жены профессора – строгой, элегантной и все еще очень привлекательной дамы.
