Встретил их комиссар полка. Весь в черной коже, он своими повадками и лицом напоминал дикого жеребца. Отрывисто произнося слова, он помогал себе яростными жестами, рассказывая об обстановке, которая сложилась в полку.
Полк, состоящий в основном из необстрелянных новобранцев, в первом же бою понес огромные потери. Скопилась уйма раненых. Ухода практически нет. В перевязках помогают женщины из деревни, в которой расквартирован штаб.
После чего, взяв под узцы лошадь, которая была впряжена в телегу, нагруженную медикаментами, направился на подворье, где был размещен лазарет. Металлический знак, блеснувший на его левом рукаве, подтвердил догадку Михаила о том, что перед ними – птенец из гнезда Троцкого.
– Будьте с ним осторожны… – шепнул он друзьям.
На подворье они застали страшную картину. Раненые лежали вповалку на голой земле, кое-как перевязанные лоскутами грязной материи. Несколько тяжелораненых командиров находились в просторной избе, но положение их было ненамного лучше, чем у бойцов на улице, – многие бредили не приходя в сознание. Слышались плач, стоны, проклятия. Один молодой боец – совсем пацан – лежал возле завалинки, с кровоточащей сквозь грязные бинты культей ноги, и скулил тонким голоском через почерневшие, спекшиеся от страданий губы:
– Братцы… что же это… Умоляю… пристрелите меня… Мочи нету терпеть…
– По-видимому, начинается гангрена, – бросил Евгений, нахмурив брови.
Аналогичная картина наблюдалась и в других местах. Только несколько неопрятно одетых деревенских баб метались от одного раненого к другому, пытаясь облегчить их страдания, разнося в ведрах холодную колодезную воду.
– Да вы с ума сошли!.. – накинулся на комиссара Евгений. – За такое отношение к раненым в любой армии – трибунал! – И, не слушая объяснений комиссара, он безапелляционно потребовал: – Срочно сюда отделение солдат, полевую кухню… чтоб горячая вода была постоянно; если возможно – смену белья… И распорядитесь, чтобы сделали навес – не дай бог, к вечеру дождь начнется… И сена… свежего сена побольше на постели раненым.
Комиссар, не впадая в амбиции и понимая правоту врача, согласно и, как показалось Муравьеву, одобрительно кивнул.
Через час подворье лазарета было не узнать: стучали топоры, выметался двор, скоблился ножами огромный деревянный стол, обильно поливаемый кипятком. В огромной избе драили все: пол, потолок, стены, окна. Принесли несколько керосиновых ламп.
Флегматичный и добродушный на вид Лопатин преобразился. Его грозная огромная фигура, громкий, переходящий в рычание голос, нахмуренные брови, а главное – обоснованность требований, которые предъявлял он, – действовали на всех магически: каждое его приказание выполнялось беспрекословно.
Глядя на Женю, Михаил буквально залюбовался его одержимостью. Сейчас этот человек был на своем месте и выполнял то, о чем он мечтал и чему хотел посвятить всю жизнь.
Разложив в одной из комнат привезенные медикаменты в предварительно реквизированные во многих избах всевозможные полки и шкафы, Евгений вместе со ставшими в данной ситуации его подчиненными друзьями, пока шла санитарная обработка помещений, приступил к осмотру легкораненых. Их тут же, после перевязки, солдаты, присланные комиссаром, обмывали, переодевали – по возможности в чистое белье и осторожно помогали им перебираться под еще строящийся навес, где ровными рядами, с образованными проходами лежало сено, завернутое в различную материю, которую только могли найти в полку и в деревне.
Как только Евгению сообщили, что помещение операционной и стол готовы, он, отдав приказание переданному в его распоряжение повару о приготовлении обеда, пригласил друзей в избу.
В очередной раз тщательно вымыв руки и надев чистые белые халаты, с марлевыми повязками на лицах, друзья преобразились. Никто сейчас не узнал бы в этих людях отчаянных головорезов, которые недавно громили царицынскую Чека и, как заправские медвежатники, потрошили сейфы комиссии по экспроприации.
Одна сложная операция следовала за другой практически беспрерывно. Авторитет Евгения вырос почти до небес. Друзья за время прошедшей войны имели возможность видеть действия многих хирургов. И сейчас, помогая ему и наблюдая, как четко, отточенными движениями расправлялся он с человеческой плотью, как с почти неуловимой быстротой мелькали в его руках подаваемые ими хирургические инструменты, понимали: перед ними рождался не просто хороший хирург, а новый мэтр медицины. И это не просто призвание – это талант, это талант, данный Богом – как талант художника, писателя, поэта, артиста.
Только на рассвете следующего дня, осмотрев последнего больного, друзья смогли выйти на двор и окунуться в прохладу зарождающегося дня. Солнце еще не взошло, небо на востоке только-только начало розоветь. Вдоль протекающей недалеко речки клубился густой, еще ночной, туман. Стоны раненых прекратились. Стояла глубокая предутренняя тишина.
– Такая рань… – мечтательно потянулся Женя, выйдя на крыльцо, – что ни один петух еще не кукарекнул… если их не сожрали, конечно… – и радостно, от переполнившего его чувства выполненного профессионального долга, засмеялся.
Следом за ним вышли Михаил и Саша, тоже смертельно уставшие, но какие-то просветлевшие. Помогая исковерканным войной телам бойцов обретать новую жизнь, облегчая их страдания, перевязывая раны, – несмотря на свою огромную усталость, они перестали видеть в этих беспомощных людях врагов. Они просто помогали своим соотечественникам пройти страшное смертельное испытание.
Этот изматывающий, но созидательный марафон, вместе с болью людей, окружающих их, помог смыть, возможно – частично, возможно – на время, ту ненависть, которая терзала их сердца; и они, вторя Евгению, понимая и поддерживая его, тоже тихо засмеялись.
Навстречу им поднялся с завалинки явно поджидавший их комиссар.
– Евгений Борисович!.. Товарищи!.. – тряс он их руки. – Вы сделали невозможное!.. В ноги… в ноги, – повторил он, – низко кланяюсь вам в ноги от себя, от имени этих молодых ребят, – кивнул он на спящих под навесом раненых. – …От имени их матерей… Спасибо! Не ожидал такого, не ожидал… – все повторял он. – Все то, что вы сделали, – это не труд врачей, это подвиг! Я не могу себе представить, что три человека за такое короткое время могут проделать это… Ведь мы их почти всех уже похоронили…
Взглянув на устало зевающего врача, комиссар тут же сменил тему:
– А теперь – завтракать и спать, спать…
– По-видимому, это его естественная манера – разговаривая, повторяться, повторяться, – шутливо заметил Женя, передразнивая комиссара, когда они шли следом за ним в подготовленную избу.
В горнице уже суетилась молодая, опрятно одетая женщина, накрывая на стол.
– Одним из первых тяжелораненых вы прооперировали ее брата, – громко, чтобы она слышала, произнес комиссар. – Она и так хлебнула… Муж погиб на германской, родители умерли от тифа, а тут – брата почти похоронили. Похоронили бы, если бы не вы… – Он, замолчав, убеждающе махнул рукой.
