— Боже… мы говорим об актере Пабло Ортеге?
— Да, но не бросайся звонить в «Севильский вестник», — ответил Фалькон. — Он не переживет, если это всплывет.
— Можно заметить аналогию с твоей историей, — сказала она.
— Вероятно, я подсознательно отождествил себя с Себастьяном, вот и хочу ему помочь.
— И почему же?
— Потому что хочу помочь самому себе.
— Это хорошо, Хавьер, — обрадовалась Агуадо. — Но давай вернемся к Пабло Ортеге…
— Предположение о его гомосексуальности — чепуха, нет доказательств. Личное мнение свидетеля.
— Меня не это интересует, — сказала она. — Почему Пабло Ортега так злился?
— Он зол на следователя Кальдерона…
— Так это он работал с делом Себастьяна Ортеги?
— Ты меня расколола.
— Помню, ты говорил, когда расследовали убийство Хименеса, что Кальдерон тебе нравится. И что он был одним из немногих, на кого ты смотрел как на возможного друга, приехав сюда из Барселоны.
— Это было до того, как я узнал, что он встречается с Инес.
Пальцы Алисии дрогнули на его пульсе, когда он произнес это имя.
— Ты что-то узнал об Инес?
— Вчера он сказал, что они скоро собираются пожениться, — ответил Фалькон. — Я чуть не позвонил тебе.
— Мы закончили с Инес.
— Я думал, что закончили.
— Ты ожидал, что они поженятся, — напомнила Алисия Агуадо. — И сказал, что принимаешь это.
— Саму идею — да, пожалуй.
— А в реальности все иначе?
— Я удивился тому, какую боль я ощутил, услышав эту новость.
— Ты с ней свыкнешься.
— Поэтому я и не позвонил, — пробормотал Фалькон. — Но сегодня вечером, перед тем как пойти к тебе, я обнаружил ее фотографию на доске для заметок — с булавкой, воткнутой в горло.
Напряженная тишина. Фалькону казалось, он чувствует дрожь Алисии.
— Ты ее приколол? — спросила она.
— Это меня и тревожит, — ответил он. — Я не знаю.
— Считаешь, ты мог сделать это бессознательно?
— Я даже не знаю эту фотографию.
— А другие снимки?
— На прошлой неделе я купил цифровую камеру. До вчерашнего дня на службе было затишье, я ходил по улицам, снимал, осваивался с техникой, а затем сгружал все в компьютер. Одни кадры стирал, другие распечатывал, кое-что выбрасывал. В общем, валял дурака. Так что… трудно сказать наверняка. Может быть, я снял ее, сам того не понимая. Мы живем недалеко друг от друга. Я случайно встречаю ее на улице, как водится в Севилье.
— Как иначе фотография могла попасть на доску?
— Не знаю. Вчера вечером я здорово напился и отключился…
— Не стоит так волноваться из-за этого.
— Ну и как по-твоему, что это значит? — спросил Фалькон. — Мне не нравится мысль, что мое сознание действует отдельно от меня. У меня есть печальный пример — одна из жертв в моем нынешнем деле.
Фалькон рассказал про странную записку Веги, скопированную его же собственной рукой.
— Если проводить аналогии, то происшествие с фотографией показывает, что, прикалывая Инес к доске за горло, ты освобождаешься от ее власти, считаешь, что она в прошлом.
— Это одна из трактовок, — не согласился Фалькон. — Могут быть другие, помрачнее.
— Не зацикливайся на этом. Ты продвигаешься. Не сбавляй скорость.
— Хорошо. Поговорим о чем-нибудь еще. Себастьян Ортега. Что ты как психолог думаешь о его поведении? Почему он сделал то, что сделал?
— Чтобы строить предположения, мне надо знать больше о нем и о деле.
— Моя версия — он пытался воплотить идеал, — сказал Фалькон. — Мечтал, чтобы отец вел себя с ним так, как он пытался вести себя с мальчиком.
— Пока я отказываюсь комментировать ситуацию.
— Я не прошу серьезного профессионального отзыва.
— А я не даю любительских.
— Ладно, тогда что мы обсудим, если не Инес?
— Расскажи мне побольше про следователя Кальдерона.
— Я уж и не знаю, что думаю о нем. Я растерян. Сначала меня привлекали в нем ум и отзывчивость. Затем я узнал про его отношения с Инес. Их я не мог бы с ним обсуждать. Теперь они женятся. Я видел, как его звезда неуклонно восходит, но после слышал от других, что путь ему прокладывает тщеславие…
— Думаю, ты кое-что пропустил.
— Мне так не кажется.
— Кальдерон как-то задел тебя лично?
— Нет, — решительно сказал Фалькон. — Сейчас не стану об этом говорить.
— Даже с психоаналитиком, которого ты посещаешь больше года?
— Нет… пока нет. Я не уверен, — сказал Фалькон. — Это могло быть просто сиюминутное затмение. Не хочется верить, что он замыслил недоброе, — сказал Фалькон. — И уверяю, ко мне это не имеет отношения.
Вскоре прием закончился. Прежде чем проводить Хавьера к выходу, она свернула в кабинет и на ощупь нашла диктофон.
— Я была бы не против поразмышлять о Себастьяне Ортеге, — пояснила она. — Лето, дел у меня немного. Теперь я совсем ослепла и стала бояться открытых пространств. Даже помыслить не могу о возможности лежать на пляже среди сотен людей! Остаюсь в городе, несмотря на жару. Запиши на пленку все, что знаешь, а я послушаю.
Она дала ему диктофон и несколько кассет. Хавьер пожал ее прохладную белую руку. Их отношения никогда не заходили дальше этой формальности. Но в этот раз она притянула его к себе и расцеловала в обе щеки.
— Доброй ночи, Хавьер, — сказала она, спускаясь по лестнице. — И помни, самое важное — ты хороший человек.
Фалькон покинул прохладную приемную и окунулся в плотный уличный зной. Он шел и делал то, что не велела делать Алисия. Сосредоточился на фотографии Инес, приколотой к доске. Забывшись, он перешел дорогу и оказался перед старой табачной фабрикой, потом миновал здание суда, где оставил машину. Пересек проспект Сида и вернулся назад по аллеям Дворца правосудия. Кто-то окликнул его по имени. Звук голоса настиг его, отозвался в груди, словно прикосновение женских рук. Фалькон еще не обернулся, но по стуку каблучков по мостовой понял, что сейчас увидит Инес.
— Поздравляю, — пробормотал он непослушными губами.
Инес казалась озадаченной, когда они обменивались приветственным поцелуем.
— Эстебан вчера мне рассказал, — пояснил Фалькон.
Инес прикрыла рот рукой, глаза встревоженно заморгали.
— Прости, я не подумала, — прошептала она. — Спасибо, Хавьер.
— Я очень рад за тебя, — сказал он. — Ты так поздно идешь с работы?
