— Поверить не могу, — сказал Фалькон. — Я видел его вчера вечером, он намеревался как следует напиться, но был любезен, обаятелен, щедр. Настаивал, чтобы я сегодня посмотрел его коллекцию.
— Он уже вчера решил, — прошептала Алисия, обхватив себя руками, словно мерзла при температуре выше сорока градусов.
— Черт, это я виноват! Разворошил прошлое…
— Никто не виноват в самоубийстве другого, — твердо оборвала его Алисия. — У Пабло была своя жизнь, и никто не мог ее изменить.
— Конечно. Я хотел сказать, что ускорил события, слишком надавил на него.
— Ты с ним говорил не только о Себастьяне?
— Я думал, у него есть информация, которая поможет моему расследованию.
— Он был подозреваемым?
— Нет, но я заметил, что он сильно нервничает. Вопросы, которые я задавал про сына или Рафаэля Вегу, почему-то его тревожили.
— Удовлетвори любопытство профессионального психолога: как он покончил с собой? — спросила Алисия.
— Напился, наглотался снотворного и утопился в канализации.
— Он все тщательно спланировал, правда? Утопил собак…
— Вчера вечером, кстати, я спрашивал про собак, — вспомнил Фалькон. — Пабло сказал, что они спят. Наверное, он их уже убил.
— Есть предсмертная записка?
— Два письма: одно мне, другое сыну. Я их не имею права трогать до приезда дежурного судебного следователя.
— Он знал, что ты первым окажешься здесь утром, — сказала Алисия. — Никаких неприятных сюрпризов никому, кроме профессионала. Ворота и двери предупредительно открыты. Он все продумал, до последней детали — прыжка в коллектор.
— Ты так думаешь?
— Ты, кажется, говорил, что жилая часть дома изолирована.
— Да.
— Значит, он потрудился сломать перегородку, потому что ему было психологически важно утопиться в дерьме… в собственном дерьме, — повторила она. — Уверена, алкоголь и таблетки и так сделали бы свое дело.
— Алкоголь может вызвать рвоту.
— Пусть так. Значит, он и это предусмотрел… но мог же воспользоваться бассейном.
— Говори, говори, Алисия. Ты избавляешь меня от чувства вины, — попросил Фалькон.
— Ты прекрасно знаешь, что еще до того, как ты пришел к Ортеге из-за Рафаэля Веги, его жизнь основательно изменилась, — продолжила она. — Сына посадили после громкого дела по серьезному преступлению. Общество отвернулось от Пабло, ему пришлось переехать. За всеми этими событиями стоит история, которую ты до сих пор не знаешь. Он выбрал место, которое на первый взгляд ему подходило: зеленый уголок, состоятельное общество, все тихо и мирно. Но он все равно чувствовал себя здесь неуютно и тосковал по своей бывшей жизни. А тут еще сломанный коллектор — не пообщаешься. Нам это кажется досадным, связанным с большими тратами неудобством, но в сознании Пабло Ортеги это, возможно, превратилось в некий знак. Затем умер его сосед…
— Он хотел знать, покончил ли сеньор Вега с собой.
— Вероятно, уже обдумывал свой уход, — пояснила Алисия. — Я уже не говорю о том, что сын не хотел его видеть… Затем на сцене появляется Хавьер Фалькон. Он чувствует несправедливость в деле Себастьяна и хочет помочь. Да ты сам знаешь по собственному опыту, что нельзя помочь, ничего не разворошив, как ты выразился. И что выплыло из глубин сознания Пабло Ортеги в ответ на твои вопросы? Мы не знаем. Но что бы это ни было, он не желал вспоминать. Он не хотел жить лицом к лицу с прошлыми проблемами и утопил ужасные воспоминания в собственных испражнениях. Его милые собачки погибли из-за его страха.
Фалькон в ужасе помотал головой.
— Хавьер, ты спрашивал его о сыне, сказал, что давил на него в ходе расследования. В чем ты его подозревал?
— Я пока не хочу об этом говорить. Это поможет тебе быть объективной, — объяснил он свой отказ, — если ты захочешь участвовать в расследовании. Но ты, конечно, не обязана этим заниматься.
— Уже участвую. Я бы хотела узнать текст писем и познакомиться с его коллекцией.
К дому подъехала патрульная машина.
— Сначала мы должны сделать свою работу, — сказал Фалькон. — Но не думаю, что это займет много времени.
За патрульной машиной остановилась «скорая». Через несколько минут появились Фелипе и Хорхе вместе с дежурным судебным следователем Хуаном Ромеро. Они обсудили связь самоубийства Ортеги с делом Веги. Кальдерон позвонил Ромеро, тот передал ему словесный доклад Фалькона. Было решено не объединять эти два дела. Кристина Феррера прибыла как раз вовремя, чтобы услышать решение.
Фалькон показал им место происшествия, мертвых собак у бассейна и провел по дому. Фелипе все сфотографировал, а Хорхе осмотрел собак и сделал соскобы мяса между зубов. Феррера проверила, нет ли сообщений на ответчике, запросила в телефонной компании список входящих и исходящих звонков и занялась поисками мобильного телефона.
Санитар «скорой» пришел к выводу, что к телу Ортеги прикреплен груз, чтобы удерживать его под водой, и придется поднимать его с помощью лебедки и блока, закрепленного на потолке. Отправились за блоком и лебедкой. Вошли Фелипе и Хорхе, разложили по пакетам все улики, прежде чем заняться спальней. Приехал судебный медик. Он сидел возле бассейна и беседовал с Алисией Агуадо, ожидая, пока достанут тело.
Фелипе протянул Фалькону нераспечатанные письма в пакете для улик. Санитары сбивали краску с потолка, пока не нашли железную балку, начали укреплять блок. Фалькон унес письма, чтобы прочесть адресованное ему в гостиной. Феррера не нашла мобильного телефона. Фалькон отправил ее опросить соседей и узнать, что делал Ортега последние двадцать четыре часа, и распечатал письмо.
Инспектору ФАЛЬКОНУ, лично
27 июля 2002
Дорогой Хавьер, думаю, ты уже понял, что я выбрал именно тебя. Сожалею, если это тебя огорчило. Ты профессионал и, как я говорил, нравишься мне, поэтому я хочу, чтобы ты был первым зрителем последней сцены заключительного акта.
Если вдруг есть какие-то сомнения или шустрый грабитель оказался быстрее полицейских и опошлил мою трагедию, я хочу заверить, что сам лишил себя жизни. Это не спонтанное решение. К нему подтолкнули конечно же не последние события, это просто кульминация. Я дошел до конца пути: это тупик и невозможно вернуться назад и сделать все, что я должен был сделать.
Причины, по которым я покончу с собой, одинаковы для всех самоубийц. Я слаб и эгоистичен. Я пренебрегал собственным сыном. Я снедаем тщеславием, и это наложило отпечаток на жизнь моей семьи, на личные отношения. Результат — одиночество. Мой сын в тюрьме. Родные от меня устали. Общество отвергло меня. Работа не ладится. А тщеславию нужны зрители, если ты не знаешь. Жизнь в вакууме стала невыносимой. Мне больше некого играть, а значит, я — никто.
Может показаться абсурдным, что с моей славой и моим достатком я выбрал такой конец. Чувствую, что вот-вот пущусь в долгие и бессвязные пояснения, но это был бы просто голос «Торре Муга». Прости, Хавьер, за доставленные неудобства. Отдай, пожалуйста, письмо моему сыну Себастьяну. Надеюсь, ты сможешь ему помочь там, где я с таким треском провалился.
