— Вам надо серьезнее потрудиться, чтобы завоевать мой голос, — проговорил Фалькон. — Как бы вы описали ваши отношения с Лукрецио Аренасом?
— Я бы не преувеличил, если бы сказал, что он был для меня как отец, — сказал Аларкон.
— Вы давно его знаете?
— Одиннадцать лет, — ответил Аларкон. — Собственно, я познакомился с ним еще раньше, когда работал в Южной Америке в филиале компании «Мак-Кинси», но сблизились мы, когда я перешел в «Леман бразерс» и стал сотрудничать с испанскими промышленниками и банками. В девяносто седьмом он взял меня к себе на работу, и с тех пор он стал мне как второй отец… он сформировал всю мою дальнейшую карьеру. Это он дал мне веру в себя. В моей жизни он занимает второе место после Бога.
Фалькон ожидал этого ответа.
— Если вы считаете, что он вовлечен во что-то подобное, — подумайте как следует. Вы не знаете его так, как знаю я, — заявил Аларкон. — Это какая-то местная интрига, ее затеяли Зарриас и Риверо.
— Риверо — человек конченый. С ним было кончено еще до того, как все произошло. Вокруг него так и пахло скандалом, — проговорил Фалькон. — Я знаю Анхела Зарриаса. Он не лидер по натуре. Он выводит в лидеры других, но сам он не инициирует события. Что вы можете мне сказать об Агустине Карденасе и Сезаре Бенито?
— Мне нужен еще кофе, — заявил Аларкон.
— Есть интересная связь, подумайте о ней, — сказал Фалькон. — От «Информатикалидад» к «Горизонту», оттуда — к «Банко омни»… и к «Ай-4-ай-ти»?
Кофеварка журчала, капала, шипела и дымилась, пока Аларкон бродил вокруг нее, моргая и стараясь увязать этот новый взгляд со своим собственным набором знаний. В его бровях залегло сомнение. Фалькон понимал, что этих сведений ему будет недостаточно, но ничего другого у него сейчас не было. Если Риверо, Зарриас и Карденас не сломаются, тогда Аларкон, возможно, станет единственной дверью, через которую удастся проникнуть в заговор, но это будет неподатливая дверь. Он слишком мало знал о Лукрецио Аренасе, чтобы возбудить в Аларконе чувство ярости по поводу того, как бесстыдно его эксплуатировал так называемый «отец».
— Я знаю, чего вы от меня хотите, — произнес Аларкон, — но я не могу этого сделать. Я понимаю, сейчас не в моде сохранять верность, особенно в политике и в бизнесе, но я не могу себя побороть. Даже подозревая этих людей, я словно ополчаюсь на собственную семью. И потом, они действительно — моя семья. Мой тесть — один из них…
— Вот почему вас выбрали, — объяснил Фалькон. — Вы представляете собой уникальную комбинацию. Я не согласен с вашей политикой, но я вижу, что вы, прежде всего, человек очень смелый и что ваши намерения по отношению к Фернандо были абсолютно честными. Вы умны и талантливы, но ваше уязвимое место — лояльность по отношению к сторонникам, о которой вы сами сказали. Влиятельным людям нравится видеть все это в человеке, потому что у вас есть все те качества, которыми они сами не обладают, и при этом они могут манипулировать вами, чтобы достичь своих целей.
— Удивительный мир: верность в нем считается слабым местом, — проговорил Аларкон. — Видимо, ваша работа сделала вас циником, старший инспектор.
— Я не циник, сеньор Аларкон, я просто в конце концов понял, что добродетель по определению предсказуема, — ответил Фалькон. — Такова ее природа. А зло всегда изумляет нас своей наглой и непостижимой виртуозностью.
— Я это запомню.
— Не делайте мне больше кофе, — попросил Фалькон. — Мне надо поспать. Возможно, нам следует поговорить еще раз, после того как вы найдете время на то, чтобы подумать о том, что я вам сказал, и после того, как я начну работать с Риверо, Зарриасом и Карденасом.
Аларкон проводил его до входной двери.
— Что касается меня, то я бы не хотел, чтобы Фернандо наказывали из-за того, как он со мной поступил, — произнес он. — Мое чувство верности дает мне возможность почувствовать, какие далеко идущие последствия могут иметь неверность и предательство. Если хотите, можете предъявить ему обвинения, но я никакого иска выдвигать не стану.
— Если это попадет в прессу, у меня не останется выбора, мне придется его обвинить, — сказал Фалькон. — Он похитил полицейское оружие, и против него можно возбудить серьезное дело о покушении на убийство.
— Я не буду говорить об этом журналистам. Даю вам слово.
— Вы только что спасли карьеру одного из лучших моих сотрудников, — заметил Фалькон, сходя с крыльца.
Он направился к воротам, но потом снова повернулся к Аларкону.
— Как я понимаю, после вчерашнего вечернего совещания Лукрецио Аренас и Сезар Бенито еще в Севилье, — сказал он. — Я бы хотел встретиться наедине с кем-то из них или с обоими, пока информация, которую я вам только что сообщил, не стала известна общественности.
— Сезара не будет. Он уезжает на конференцию в Мадрид, остановится в «Холидей-инн»,
[88]
— ответил Аларкон. — Как вы думаете, семьдесят два часа от старта политической карьеры до ее полного краха, когда никакого политического будущего не остается, — это рекорд Испании?
— Сейчас у вас есть преимущество: вы лично чисты. Если вы его сохраните, у вас всегда останется политическое будущее. Крах наступает, только когда вы оказываетесь замараны преступлением, — проговорил Фалькон. — Ваш старый друг Эдуардо Риверо может это подтвердить благодаря бездонной сокровищнице своего опыта.
Кристина Феррера и Фернандо расположились на заднем сиденье машины Фалькона. Она сковала ему руки за спиной, и сейчас он сидел, опершись головой о спинку переднего кресла. Фалькон подумал, что они поговорили, но потом устали. Он повернулся к ним с водительского места.
— Сеньор Аларкон не будет выдвигать обвинений и не будет рассказывать об этом инциденте журналистам, — сказал он. — А если бы я выдвинул против вас иск, я бы потерял одного из лучших своих сотрудников, ваша дочь потеряла бы отца, единственного из своих родителей, и ее бы отдали в детский дом или же отправили бы к бабушке и дедушке. Вы бы отправились в тюрьму как минимум на десять лет, и Лурдес успела бы вас забыть. Как вы думаете, стоит ли платить такую цену за вспышку неуправляемого гнева, Фернандо?
Кристина Феррера посмотрела в окно, помаргивая от облегчения. Фернандо оторвал голову от переднего кресла.
— А если бы вас совсем поглотила ярость, если бы ваша ненависть оказалась такой острой, что доводы разума на нее бы уже не действовали, и вы бы действительно убили Хесуса Аларкона, тогда все, о чем я сказал, осталось бы в силе, только ваш тюремный срок был бы длиннее и на вашей совести была бы смерть невинного человека, — продолжал Фалькон. — Как вам это, на рассвете нового дня?
Фернандо смотрел прямо перед собой, через ветровое стекло, на улицу, где становилось все светлее.
Он ничего не сказал. Сказать было нечего.
