— Большинство людей предпочитают иллюзорное состояние. Проще жить той жизнью, которой нас кормят телевидение и журналы, — ответила Агуадо. — Но это не для вас, Консуэло.
— Откуда вы знаете? Может быть, уже слишком поздно все ломать, а потом строить заново.
— Боюсь, вам уже поздно останавливаться, — заметила Агуадо. — Вот почему вы в конце концов пришли сюда. Вы как человек, который шел по переулку и увидел голую ногу, торчащую из мусорного бака. Вы хотите об этом забыть. Вы не хотите иметь к этому отношения. Но, к сожалению, вы видели эту ногу чересчур отчетливо, и вам не будет покоя, пока вы не распутаете это дело.
— Я пришла сюда из-за этого человека на площади Пумарехо, из-за моего странного… влечения к нему, которое для меня опасно. Мы поговорили о других вещах, которые с этим не связаны, и я чувствую, что мне некуда идти. В том смысле, что у меня в голове нет безопасных мест. Только работа позволяет мне отвлечься, но это временно. Даже мои дети теперь несут в себе опасность для меня.
— Все это взаимосвязано, — проговорила Агуадо. — Я вытягиваю ниточки из спутанного клубка. Рано или поздно мы найдем первопричину, и, когда вы ее увидите и поймете, вы сможете зажить более счастливой жизнью. Это станет наградой за ваши теперешние страхи.
Инес проснулась, вздрогнув от ужаса. Она моргнула, мгновенно окинув взглядом комнату. Эстебана не было. Его подушка не была смята. Она оперлась на локоть, откинула простыню. Боль заставила ее всхлипнуть. Она задыхалась, точно бегун, который бережет силы для очередного круга. Для следующего уровня боли.
Похоже, эта поза тоже не была безболезненной. Ей пришлось искать новый способ уложить тело, чтобы конечности и органы не приносили ей мучений. Она встала на четвереньки и открыла рот, свесив голову и глядя в туннель своих ниспадающих волос. В глазах у нее все мутилось от слез. На ее подушке расплылся красноватый круг. Она спустила ногу на пол и соскользнула с кровати. Шаркая, она подошла к зеркалу, отвела волосы назад. Не верилось, что на этом теле — ее собственная голова.
Следы от ударов были отвратительны. Абстрактная картина в лиловых, синих, черных и желтых тонах занимала почти всю область груди и теперь слилась с большим синяком, видневшимся выше пояса и доходившим до самых волос на лобке. Да, у нее легко появляются синяки, и на самом деле все не так ужасно, как кажется на вид. Боль — скорее от окоченения, чем от повреждений. Ей поможет теплый душ.
В ванной она поймала в зеркале отражение своей спины и ягодиц. Теперь рубцы показались ей более яростными и неприглядными. Надо будет продезинфицировать ранки от пряжки. Как легко она вжилась в этот новый режим. Она пустила воду и протянула под струи руку, еще распухшую в том месте, где был вывихнут палец. Вступив под душ, она держалась за смеситель, судорожно глотая ртом воздух от боли, которую вызывало в ней прикосновение падающей воды. Сегодня утром она не сможет надеть бюстгальтер.
Потом пришли слезы. Она опустилась на пол душа. Вода сеялась сквозь волосы. Что с ней произошло? Она даже больше не могла думать о себе в первом лице единственного числа, настолько она отдалилась от той женщины, которой была когда-то. Шлепком она закрыла воду и выбралась наружу, как побитая собака.
Она нашла в себе резервы, о которых не подозревала. Приняла болеутоляющее. Она пойдет на работу. В этой квартире, в этом аду, оставаться невозможно. Она вытерлась, оделась и накрасилась. Никто ничего не увидит. Она вышла и поймала такси.
Водитель говорил о бомбе. Он злился. Он стучал по рулю. Он обзывал их сволочами, не зная, кто эти «они». Он сказал, что хватит зря разевать пасть, что пора их проучить. Инес не участвовала в беседе. Она сидела сзади, закусив зубами щеку, и думала о том, как остро ей необходим кто-то, с кем она могла бы поговорить. Она мысленно перебрала всех своих подруг. Нет, это безнадежно. Никого из них она не могла бы причислить к категории близких. Коллеги? Хорошие люди, но совсем не для этого. Родственники? Она не сможет открыть перед ними свое поражение. Вдруг ей пришло в голову то, о чем раньше она запрещала себе думать: ее мать — идиотка, а ее отец — надутый осел, мнящий себя интеллектуалом.
В офисе было пусто, и она испытала облегчение. Посмотрев в расписание, она обнаружила, что у нее сегодня только два совещания — и все. Да, она специально так составила расписание, чтобы успеть подготовиться к завтрашнему выступлению в суде. Она направилась к двери, и тут вломился с охапкой бумаг один из ее коллег-мужчин. Боль от случайного столкновения отозвалась у нее в голове. Казалось, единственный способ изгнать это нескончаемое кружение боли — потерять сознание. Она упала и в виде оправдания схватилась за ногу. Коллега участливо наклонился над ней, бормоча извинения. Она ушла, не проронив ни слова.
Прошли совещания. Лишь в конце второго из них судья спросил, хорошо ли она себя чувствует. Она пошла в туалет и постаралась не обращать внимания на струйку крови, медленно растворяющуюся в воде. Менструация? Нет. По времени — нет. Неважно. Она приняла еще обезболивающее.
Она перешла улицу, направляясь в Сады Мурильо. Она знала, что ей нужно: ей хочется снова увидеть ту шлюху. Она толком не знала почему. Какая-то ее часть хотела показать шлюхе, что он с ней сделал, а какая-то другая часть… Чего хотела другая часть?
Шлюхи там не оказалось. Было жарко. Судя по табло на улице, в 11.45 было плюс тридцать девять. Она прошла через район Санта-Крус, среди слоняющихся туристов. Как ей найти эту шлюху? Болеутолители были хорошие. Ее сознание свободно парило отдельно от тела. От реальности остались лишь отдельные штрихи. С ней никогда так не бывало, чтобы обезболивающее уничтожило все виды боли.
Губы у нее покалывало, они онемели и стали какими-то чужими. Уличные звуки слышались глухо, перед глазами все расплывалось. Ее увлекла с собой большая толпа, собравшаяся на улице Конструсьон и двигавшаяся в сторону Новой площади. Они несли плакаты, которых она не могла прочесть, потому что они были обращены в другую сторону. На площади она увидела сотни плакатов, поднятых в воздухе, на всех было одно-единственное слово: «Paz». «Мир». Да, ей бы тоже не помешало немного мира и покоя.
Часы пробили полдень, и толпа погрузилась в глубокое молчание. Она шла между людьми, недоумевая, что произошло, ища объяснения на их лицах. Ей отвечали застывшими взглядами. Шум машин тоже смолк. Слышно было только пение птиц. Как это красиво, подумалось ей: люди собираются вместе, прося о мире. Она выбрела с площади, как раз когда люди ожили; позади нее вновь слышалось бормотание человеческих существ. Она двинулась по улице Сарагоса, размышляя, не зайти ли ей поесть в «Каир». В «Каире» ее любили. Она думала, что в «Каире» ее любили. Но в барах Севильи вообще все всех любили.
Тогда-то она и увидела ту шлюху. Не саму шлюху, а ее фотографию. Смутившись, она отступила на шаг. Теперь шлюхи делают и это? Вывешивают свои объявления в витринах магазинов? Да, после полуночи по кабельным каналам теперь показывают порно, передают его тебе прямо в гостиную, но разве шлюхам разрешается так рекламировать свой бизнес? Она с удивлением обнаружила, что это художественная галерея.
