— Никаких. За исключением того, что ему не нужно было покупать билет.
— Это может иметь особое значение? — спросил Фалькон. — Он принадлежал к типу людей, которые могли бы оставить такую вещь в качестве знака?
— Мне кажется, вы придаете этому слишком уж глубокий смысл.
— Он встретился с кем-то в обеденный перерыв и потом покончил с собой, — проговорил Фалькон. — До встречи он еще не принял окончательное решение: зачем трудиться куда-то идти, если планируешь совершить самоубийство? Значит, во время этой встречи случилось что-то, что переполнило чашу, что заставило его поверить (возможно, еще и потому, что он был в состоянии смятения), будто он в какой-то мере несет ответственность за произошедшее.
— Понятия не имею, с кем он мог встретиться и что ему могли сказать, — заметил Молеро.
— В какой церкви проповедовал его друг священник?
— Это недалеко. Вот почему он поселился в этой квартире, — ответил Молеро. — Церковь Сан-Маркоc.
— Он посещал этот храм и после смерти священника?
— Не знаю, — сказал Молеро. — Вне офиса мы с ним мало виделись. Я знаю про Сан-Маркоc, только потому что я предложил пойти туда вместе с ним на отпевание этого священника.
Чтобы понять, почему Гамеро совершил самоубийство, нужно было поговорить с человеком, с которым он встречался в Археологическом музее. Фалькон попросил Барроса выяснить у остальных сотрудников антитеррористического отдела, не видели ли они Гамеро с какими-нибудь незнакомцами. Он затребовал также все телефоны, по которым звонили с рабочего номера Гамеро, и фамилии абонентов; одновременно велась проверка его мобильного, а также стационарного телефона в его квартире. Баррос дал ему номера мобильных телефонов двух других сотрудников антитеррористического отдела и оставил с Пако Молеро. Судебный следователь подписал levantamiento del cadaver, и тело Гамеро убрали. Фалькон и два эксперта, Фелипе и Хорхе, начали тщательный обыск квартиры.
— Мы знаем, что он совершил самоубийство, — заявил Фелипе. — Все двери были заперты изнутри, а опечатки на стакане воды рядом с упаковками из-под парацетамола совпадают с отпечатками пальцев трупа. Что мы тогда ищем?
— Все, что может нас вывести на человека, с которым он встречался в обеденный перерыв, — ответил Фалькон. — Визитку, наспех нацарапанный телефон, запись о встрече…
Фалькон сел за кухонный стол, положив перед собой бумажник Гамеро и билет в музей. Сухожилия его рук стянуло мутной мембраной латексных перчаток. У него было такое чувство, что сейчас он мог бы прийти к каким-то выводам, проследить какие-то нити, которые отсюда тянутся и которые он упускает. Каждая линия расследования, по которой они шли, обрывалась, так и не развернувшись в подробную историю о том, что же произошло. И еще было что-то вроде остаточных ударных волн после землетрясения: вот почему погиб Рикардо Гамеро, человек, целиком посвятивший себя своему делу, человек, которым восхищались коллеги и который вдруг увидел… что? Свою ответственность за случившееся? Или это было просто признание собственного промаха?
Он вытряс на стол бумажник Гамеро: деньги, кредитные карты, удостоверение, чеки, ресторанные карточки, выписки из банкоматов, — все как обычно. Фалькон позвонил Серрано и попросил узнать фамилию и телефон священника, который служит в церкви Сан-Маркоc. Он вернулся к содержимому бумажника и стал переворачивать карточки и чеки, думая о том, что Гамеро был человеком, привыкшим к высокому уровню секретности в жизни. Важнейшие телефоны он вряд ли записывал или сохранял в памяти мобильного, скорее он их запоминал или каким-то образом зашифровывал. В день взрыва он не вступил в контакт с человеком, с которым сегодня встречался в музее: вероятно, тогда это почему-либо было невозможно. Их управление проверяли, и им всем было предписано оставаться в офисе. Он мог сделать этот звонок вечером после того, как их отпустили с работы. Возможно, он воспользовался для этого телефоном-автоматом. Единственная зацепка: может быть, он не помнил наизусть этот номер, потому что звонил по нему редко. Фалькон перевернул последнюю выписку из банкомата. Ничего. Он стукнул кулаком по столу.
— Вы там что-нибудь нашли? — спросил он у экспертов.
— Ничего, — ответил Хорхе. — Этот парень — из КХИ, он не станет оставлять ничего на виду, разве что сам захочет, чтобы мы это нашли.
Ему позвонила Кристина Феррера. Она сообщила имя и телефон еще одного испанского новообращенного, который обычно бывал в мечети в утренние часы, но в понедельник утром уехал в Гранаду. Сейчас он уже вернулся в Севилью. Его звали Хосе Дуран.
Через несколько минут позвонил Серрано: он узнал имя и телефон священника церкви Сан-Маркос. Фалькон велел ему бросить все дела, заехать на улицу Бутрон, взять удостоверение Гамеро, отправиться с этим документом в Археологический музей и спросить у кассиров и охранников, не видели ли они Гамеро и, возможно, кого-то, с кем он там встречался.
Священник мог уделить Фалькону время лишь после вечерней службы, примерно в девять вечера. Было уже полседьмого. Фалькон не мог поверить часам: день почти прошел, а никакого значительного продвижения добиться не удалось. Он позвонил Хосе Дурану. Тот был сейчас в центре, и они договорились встретиться в кафе «Аликантина-Вилар» — большой, людной кондитерской на одной из центральных улиц.
Серрано все не было. Фалькон поручил Фелипе отдать ему удостоверение и решил, что быстрее будет дойти до кондитерской пешком, чем торчать в вечерних пробках. По пути он позвонил Рамиресу, кратко рассказал о Рикардо Гамеро и предупредил, что украдет у него Серрано на несколько часов.
— С этими долбаными электриками пока ничего не выходит, — пожаловался Рамирес. — Столько людей, столько сил — чтобы найти что-то, чего не существует.
— Они существуют, Хосе Луис, — возразил Фалькон. — Просто не в той форме, в какой мы ожидаем.
— Все на свете знают, что мы их ищем, но они не появляются. По мне, так это значит, что они нечисты на руку.
— Не всякий — идеальный гражданин. Возможно, они перепугались. Вероятно, не хотят впутываться в это дело. Они наверняка беспокоятся. А может быть, они действительно к чему-то причастны, — сказал Фалькон. — А значит, это мы должны найти их, потому что они — связующее звено между мечетью и окружающим миром. Мы должны понять, как они вписываются в этот сценарий. Бог ты мой, их же было трое. Где-нибудь кто-нибудь должен что-то знать.
— Нам нужно совершить прорыв, — заявил Рамирес. — Все совершают прорывы, кроме нас.
— Вы сделали самый главный прорыв — нашли «пежо-партнер» со всем содержимым, — заметил Фалькон. — Мы должны усилить давление, и тогда материал начнет подаваться. А что это за «другие прорывы»?
— Эльвира назначил совещание на завтра, на восемь утра. До тех пор он не может нам ничего сообщить, но совещание будет международное. Сеть с каждым часом раскидывают все шире.
— Сейчас так принято, — отозвался Фалькон. — Помнишь Лондон? Тогда за какую-то неделю удалось взять подозреваемых, а они были в Пакистане. Но вот что я тебе скажу, Хосе Луис. Тут у нас есть и что-то свое, местное. Разведслужбы приспособлены к тому, чтобы заниматься всей мировой сетью международного терроризма. А наше дело — разбираться с тем, что происходит на нашем участке. Ты читал материал о неопознанном трупе, который нашли на свалке в понедельник утром?
