Переулками их провели к машине. Консуэло не позволила Фалькону нести мальчика. Ее пугало то, что Дарио до сих пор не пришел в себя, но ровный пульс мальчика внушал надежду. В 9.30 вечера они выехали на Сеуту. По дороге Фалькон позвонил Альфонсо, портье отеля «Пуэрта-де-Африка», и предупредил его о том, что примерно к часу ночи по марокканскому времени они подъедут к границе и им понадобится помощь, чтобы пересечь ее. Абдулла скинул с себя испачканную кровью одежду и вновь облачился в траур. При нем было удостоверение, но паспорт свой он оставил в Рабате. Консуэло предусмотрительно захватила документы Дарио. Фалькон сказал также Альфонсо, что по приезде в отель им понадобятся доктор и два номера, в которых можно было бы провести остаток ночи.
На испанскую сторону границы их провели без досмотра. Такси уже ждало. Дарио по-прежнему был совершенно недвижим — тяжелый и словно неодушевленный, как тряпичная кукла, — горько было видеть его таким. В отеле уже ждал доктор, и они сразу же поднялись в номер. Доктор поднял веки мальчика, посветил фонариком ему в зрачки, послушал сердце, легкие, тщательно осмотрел его всего и на локтевых сгибах обнаружил следы уколов. Ничего серьезного, объявил доктор, просто Дарио накачали транквилизаторами.
Едва взглянув на рану Абдуллы, он тут же пригласил его проехать с ним в его кабинет, где он основательно почистит ее и наложит швы. Фалькон и Консуэло вымыли Дарио в ванне и уложили в постель. Сами они легли, прикорнув по бокам ребенка, и еще до полуночи их разбудил плач Дарио. Что с ним происходило, он не помнил. Смутно вспоминался лишь магазин футбольного клуба, откуда его увели; что было потом и кто это сделал — совершенно улетучилось у него из памяти.
Было решено, что Абдулла поедет с ними и останется с Фальконом в Севилье, пока будет идти расследование убийства Бараката и гибели его матери. В такси они въехали на паром и в 3.30 пересекли пролив. Они вернулись в Севилью, где Фалькон оставил Консуэло и Дарио в Санта-Кларе, препоручив их заботам сестры Консуэло и ее старших сыновей, Рикардо и Матиаса. Сам же Фалькон вместе с Абдуллой отправился в управление, где передал пробу на ДНК Бараката в лабораторию экспертам, попросив их сверить результат с образцами из их банка данных.
— Знаешь, тебя комиссар Эльвира ищет, — сказал Хорхе.
— Он вечно меня ищет. А я еду домой спать, — сказал Фалькон. — Вы меня не видели.
Захватив Абдуллу, он отправился домой. Энкарнасьон накормила их. Фалькон выключил мобильники и выдернул шнур домашнего телефона. Он лег спать и проспал без просыпу весь день и всю ночь.
На следующее утро он осмотрел и обработал рану Абдуллы, не спеша позавтракал в патио, любуясь узором мраморных плит пола. В полдень он позвонил Хорхе и спросил, что слышно с анализом ДНК.
— Большие совпадения с ДНК Рауля Хименеса, — сказал Хорхе. — Проба, которую ты передал мне, могла бы принадлежать его сыну. Тебе это что-нибудь говорит?
— Это интересно.
— Тебя также должно заинтересовать, что твои подчиненные оказались на высоте. Прошлой ночью в Торремолиносе они арестовали двух инспекторов строительной комиссии, которые фигурировали на лукьяновских дисках. Им уже предъявлено обвинение в причастности к заговору, ставшему причиной взрыва, — сказал Хорхе. — А сегодня утром они задержали владельца небольшой гостиницы в Альмерии, оказавшегося по профессии электриком, к тому же прошедшего армейскую тренировку в качестве взрывника. Днем его доставят в Севилью. Рамирес пытался до тебя дозвониться, а комиссар Эльвира рвет и мечет, не зная, где ты. Я не проговорился.
Дав отбой, Фалькон позвонил Консуэло.
Дарио играл в бассейне с братьями и друзьями.
— Все произошедшее, кажется, вовсе его не затронуло, — изумленно пояснила Консуэло. — Я собиралась попросить Алисию побеседовать с ним, но боюсь, что это может его только расстроить.
— Посмотрим, что скажет Алисия. Повременим, — сказал Фалькон.
Он рассказал ей о сходстве ДНК Бараката и Рауля. Консуэло не могла представить себе, каким образом ее покойный муж Рауль Хименес может являться отцом Мустафы Бараката.
— Причина, по которой Раулю еще в пятидесятые годы спешно пришлось покинуть Марокко, заключается в том, что от него забеременела двенадцатилетняя дочь Абдуллы Диури-старшего. Диури-старший потребовал, чтобы Рауль женился на девочке и тем спас честь семьи. Но жениться Рауль не мог, будучи уже женатым, и он предпочел бежать. Диури отомстил ему, выкрав его младшего сына Артуро. И не совсем понятно почему — из чувства ли вины или же просто потому, что полюбил мальчика, Диури воспитывал его как собственного сына вместе с родными сыновьями и дал ему свою фамилию. Так Артуро Хименес превратился в Якоба Диури. Но поскольку двенадцатилетняя дочь Диури опозорила семью, ее собственный сын от Рауля не получил фамилию Диури. При этом Диури-старший не отверг его окончательно. Тесная связь между семействами Баракат и Диури восходит к тому времени, когда мальчик был принят в семью, хотя и звался Мустафой Баракатом.
— У не очень хорошего человека такое его положение могло вызвать скрытую ненависть, — заметила Консуэло.
— И как, по-твоему, должен был относиться Мустафа Баракат к Якобу Диури?
— Вообрази только всю ту горечь, что чувствовала бедная девушка, которую изнасиловали, а затем прогнали из собственного дома, видя, с какой легкостью Якоб вошел в семью, в которой родному ее сыну не оказалось достойного места.
— Не здесь ли источник терроризма?
Вечером Консуэло пригласила Фалькона на ужин, попросив его привезти и Абдуллу.
Фалькон ехал в тюрьму в Алькала-де-Гвадаире. Предварительно он известил о своем приезде, и Кальдерон уже ждал его в комнате для свиданий. Он не курил, и руки его лежали на столе сцепленными, чтобы унять дрожь. Лицо его и на этот раз выглядело осунувшимся, но уже не таким изможденным, как при первом их свидании. Свойственную ему самоуверенность он утратил, но обрел некоторое спокойствие.
— Ты уже слышал, — сказал Фалькон.
— Вчера меня навестил мой адвокат, — кивнув, сказал Кальдерон. — Обвинения в насильственных действиях с меня не сняты, но…
Он не докончил фразы и покосился в высокое зарешеченное окно.
— Тебе будет дарована жизнь.
— В конечном счете да, — сказал Кальдерон. — Но это будет другая жизнь. Об этом я уж позабочусь.
— Как проходят твои встречи с Алисией Агуадо?
— Трудно проходят, — сказал Кальдерон. Откинувшись назад, он обхватил руками колено. — Я все время думаю о себе, и одолевающие меня при этом мысли не всегда приятны. Знаешь, Алисия сказала на последней нашей встрече, что ее пациенты-мужчины не склонны так копаться в себе, как это делаю я. А я ответил ей, что никогда еще в своей жизни мне так долго не приходилось противиться правде и бороться с ней, как я делаю это сейчас. А ведь я юрист, Хавьер.
Они посмеялись.
— А еще я много думал о тебе. И мне кажется, что я должен кое-что тебе объяснить.
