— Благодарность?
— Ну а что мне оставалось? Я же должен быть счастлив и горд! — Якоб сердито плюхнулся на диван и закрыл лицо руками. Послышались сдавленные всхлипы.
— И ты полагаешь, что все это проделано, чтобы держать тебя на мушке, под контролем, и успокоиться на твой счет?
— Лишь самый оголтелый радикал способен радоваться тому, что сын его стал моджахедом, то есть потенциальным террористом-смертником. Все эти передачи по английскому и французскому телевидению насчет великой чести, рая и семидесяти двух девственниц — все это бредни, чушь собачья. Возможно, в Газе, Ираке или там Афганистане так и думают, но в Рабате таких сумасшедших нет, по крайней мере в моем окружении.
— Давай-ка поразмыслим, — сказал Фалькон. — Чего они пытаются добиться таким манером? Если «держать тебя на мушке», то…
— Им хочется проникнуть в мой дом, в мою семью. — Якоб тронул свой висок. — И в мое сознание!
— Не уверенные в том, что контролируют тебя, они вознамерились контролировать твоих близких?
— Во мне они особо заинтересованы потому, что видят во мне человека, способного с одинаковой легкостью, непринужденностью и «убедительностью» вращаться и действовать в обоих мирах: исламском и мире неверных, восточном и западном. Не скажу, что им это нравится. То, что моя шестнадцатилетняя дочь Лейла появляется на пляже в купальнике, им нравиться не может.
— Они что, и на пляже за тобой следили?
— Летом в Эссувейре, Хавьер, они следили за нами, — сказал Якоб. — Абдулла бросил увлекаться этой своей музыкой, чему поначалу я был несказанно рад, теперь же я только и желаю, чтобы он вернулся к обычным увлечениям молодежи. Можешь себе представить, он стал читать Коран, забросил компьютерные игры. Я глянул в его программы — а там сайты исламистов, палестинских политиков — хамас против фатх, «Мусульманское братство» и так далее.
— Чье же это влияние?
Новое пожатие плечами.
«Знает ли он? Почему не говорит? — думал Фалькон. — Может быть, это кто-нибудь из близких ему людей? Из многочисленной его родни? Когда Якоба вербовали, он сказал, что родственника он не выдаст никогда».
— Они умеют оказывать влияние, втираться в доверие, — сказал Якоб. — И знаешь, до прошлой пятницы, когда Абдулла пришел ко мне со своей новостью, я не считал, что это так уж плохо. Подросткам полезно иметь в жизни что-то серьезное, не одними же жестокими видеоиграми пробавляться или хип-хопом… но увлечься идеями моджахедов…
— Я понимаю твое волнение, — сказал Фалькон. — Но если, как ты утверждаешь, все это задумано как попытка держать тебя на мушке, то непосредственной угрозы сейчас нет. В нашем распоряжении имеется некоторое время.
— У меня отнимают сына, — сказал Якоб. Прикрыв глаза рукой, он опять всхлипнул, после чего метнул сердитый взгляд на Фалькона. — Он находится в одном из их лагерей «24/7» — так этот лагерь называется. В свободное от бега по пересеченной местности и изучения приемов рукопашного боя время они учатся владению оружием и изготовлению бомб. А пройдя полный курс таких наук, они получают еще и идейную закалку — осваивают радикальный ислам. Я не знаю, кто вернется ко мне после всего этого, но то, что это будет уже не мой Абдулла, — я уверен. Это будет их Абдулла. И как мне жить после этого? Что мне прикажешь делать? Шпионить за собственным сыном?
Безвыходное положение, в котором очутился Якоб, глубоко потрясло Фалькона. За три месяца до этого он сам поручил ему сделать решительный шаг, вступив в сообщество радикалов, и был удивлен тому, как гладко это прошло и с какой быстротой Якоб смог укорениться в МИБГ. По-видимому, он оказался там очень нужен. И вот теперь радикалы, перейдя к оборонительным действиям, обложили не только Якоба, но и его семью. И что самое плохое — обоим оттуда не вырваться. Радикальный исламизм — это не та идеология, которую легко отринуть. Попавшему в их сообщество, узнавшему их секреты пути назад нет. Тебя не выпустят. Каким бы невероятным ни казалось подобное сопоставление Фалькону, но это все равно что быть членом мафии.
— Не надо ничего говорить, Хавьер. Что тут скажешь? Мне просто требовалось с кем-то поделиться, а кроме тебя, у меня никого нет.
— Не хочешь, чтобы я рассказал все Пабло из Национального разведцентра?
— Пабло? А куда делся Хуан? — спросил Якоб. — Такой опытный парень, ветеран…
— Хуана досрочно отправили в отставку на той неделе, — сказал Фалькон. — Он прошляпил Марису, и работа его на севильском взрыве тоже признана неудовлетворительной. Пабло — человек стоящий: сорок два года, имеется опыт в Северной Африке. Верный боец.
— Нет, Хавьер, не надо говорить никому, — сказал Якоб с резким, как удар ножа, взмахом руки. — Стоит сказать — и они за это уцепятся. Так у них мозги устроены, у спецслужб: за ним есть грех — давай-ка этим воспользуемся! А вот ты не воспользуешься, я это знаю. Почему всегда и выделял тебя из числа прочих. Ты единственный, кто по-настоящему понимает и всегда будет понимать меня и мое положение.
Внутри у Фалькона что-то судорожно сжалось, словно он по-новому стал ощущать груз ответственности. Словно в и без того неподъемный рюкзак подсыпали камней. К ответственности прибавился еще и страх. Теперь ему одному предстоит решать, можно ли доверять Якобу или нельзя. В выборе между собственным сыном и анонимными испанскими разведывательными службами Якоб несомненно примет сторону сына. Он оговорил это с самого начала, и НРЦ принял это как условие.
— Чем я могу облегчить твое положение? — спросил Фалькон.
— Ты настоящий друг, Хавьер. Единственный настоящий друг, который у меня есть, — ответил Якоб. — И только ты можешь помочь мне с моим планом спасения сына.
— Сомневаюсь, чтобы он смог уйти от моджахедов, особенно после того как побывал в одном из их лагерей.
— Мне кажется, единственный способ — это арестовать его перед выполнением задания, — сказал Якоб.
— Узнать о подобном было бы чрезвычайным везением для каждого, кто не является непосредственным участником заговора.
— Вот с этим как раз все обстоит благополучно, Хавьер. А успех будет зависеть от того, насколько ценной для них окажется моя жизнь.
Некоторое время Фалькон и Якоб молча глядели друг на друга, дымок, медленно струясь между пальцев Якоба, поднимался вверх, расплываясь, как облачко, вокруг бритой его головы.
— Так что же? — спросил Якоб.
— Не могу поверить словам, которые ты только что произнес.
— Мы были наивными, Хавьер. Мы были дурацкими идеалистами. И не случайно, что вербовать меня поручили именно тебе. Во всех этих службах имеются люди, умеющие оценивать наличие у человека тех или иных качеств — сильных сторон или определенных слабостей, — нужных для выполнения той или иной задачи. Я не пытаюсь определить, хорошо ли ты умеешь манипулировать людьми и оказывать на них давление, но в том, что в определенных обстоятельствах ты способен насильственным путем вырвать у человека ту или иную информацию или же…
