— Его интересует, прекратил ли ты брать товар у итальянцев, — сказал кубинец.
— Прекратил. Я же так и обещал.
— Взгляни-ка, — сказал кубинец, протягивая ему сверток из фольги.
Калека развернул сверток и, едва увидев белый порошок, понял, что влип. Он пожал плечами.
— Где вы это взяли? — спросил он.
— Купили у одного из твоих клиентов, — сказал кубинец. — Восемьдесят евро выложили.
— Не понимаю, в чем загвоздка.
— Наш товар смешан с итальянским, хоть ты и уверял нас, что прекратил брать товар у итальянцев.
— Но у меня еще оставалось некоторое количество, не выбрасывать же.
— Ты покупаешь у итальянцев, — проговорил тяжеловес — его первые испанские слова, произнесенные с ужасным акцентом.
— Не знал, что ты говоришь по-испански, — сказал Калека, довольный, что может переменить тему.
— Ему известно, что ты продолжаешь вести дела с итальянцами, — сказал кубинец.
— Откуда?
— Один из твоих клиентов проговорился.
— Который же? — поинтересовался Калека. — Здешние наркоманы за дозу чего не наговорят!
— Тот, что фламенко исполняет.
— Карлос Пуэрта — источник ненадежный, — сказал Калека. — С тех пор как ко мне ушла его девушка, он только и ждет, как бы меня прищучить.
— Вот почему мы и приглядывали за твоим домом и сами убедились, что к тебе итальянцы ходят, — сказал кубинец. Он перешел к окну и глядел сквозь жалюзи.
Калека в зеркале следил за русским, не выпуская из виду и кубинца.
— Прошлый раз мы говорить, — сказал тяжеловес.
Кубинец оторвался от окна. В руке у него был зажат большой охотничий нож. Шагнув к Калеке, он хотел ухватить его за волосы, но тот увернулся и шлепнул по журналу. Раздался громкий выстрел, и в руке Калеки тут же сверкнул нож. Пригибаясь к полу, он круто развернулся и вонзил острое стальное лезвие ножа в левый бок кубинца. В ушах звенело от выстрела, и он ничего не услышал, но почувствовал, как напряглось тело кубинца. Не вынимая ножа, он ухватил его правую кисть, все еще сжимавшую охотничий нож, и крутанул его так, что кубинец очутился между Калекой и тяжелоатлетом, валявшимся теперь навзничь на полу, но все еще тянувшим к нему пистолет. Еще один разрыв, потрясший тесное пространство комнаты, и похолодевшее тело кубинца подскочило и дернулось. Калека оттащил его назад, подвергнув еще одному смертоносному выстрелу, после чего, сильно толкнув, отпустил тело, рухнувшее на лежавшего на полу русского, с невнятным ворчанием принявшего на себя эту тяжесть. Калека же, все еще не бросая ножа, метнулся к двери и ринулся вниз по лестнице.
Лишь обогнув гаражи, он вспомнил об оставленной в спальне спящей Хулии.
На тюремной стоянке он заметил такси с невыключенным мотором, шумевшим кондиционером и водителем, крепко, откинув голову и разинув рот, спавшим в своем кресле. Направляясь к пункту охраны, он ответил на звонок мобильника — звонил старинный его приятель-детектив из Мадрида, сообщая ему сведения о квартире в Ла-Латине, где Фалькон встретился с Якобом.
— Квартира эта не в личной собственности, — сказал детектив. — Всем кварталом владеет ближневосточная инвестиционная корпорация, базирующаяся в Дубае.
— Квартиру кто-нибудь арендует?
— Это одна из трех незанятых.
Окончив разговор, Фалькон вдруг увидел Алисию — невозмутимая бледность, подчеркнутая ярко-красной помадой и иссиня-черной пышностью волос. Она спокойно ждала такси в вестибюле. Он поздоровался. Расцеловались, и она дружески стиснула его плечо, довольная, что вновь слышит его голос. Он сказал ей насчет такси.
— Я уж двадцать минут его здесь жду, — с досадой пожаловалась она. — Что происходит со здешним народом?
— Такси из Севильи, — сказал Фалькон. — Все одним миром мазаны.
— Как жизнь? — спросила она.
— Сложная, — отвечал он.
— Похоже, дефолт на нашем поколении отразится сильнее всего, — сказала она.
Фалькон рассказал ей о похищении младшего сына Консуэло и о том, как это повлияло на их отношения. На Алисию рассказ этот произвел сильное впечатление, и она сказала, что обязательно позвонит Консуэло.
— С ума она сошла, что ли!
— Только не говорите от моего имени, — предупредил Фалькон.
— Разумеется.
Они вышли к стоянке, где головы обоих обручем охватил иссушающий зной. Фалькон открыл ей дверцу и, показав водителю полицейское удостоверение, многозначительно взглянул на включенный счетчик. Водитель тут же обнулил его, и такси умчалось прочь.
Когда в комнату для свиданий, выделенную начальником тюрьмы, стражники ввели Кальдерона, тот выглядел так, что у Фалькона мелькнула мысль, не отправить ли его назад в камеру. Усадив заключенного, стражники вышли. Кальдерон порылся в карманах в поисках сигарет, потом закурил и, затянувшись, покачнулся на стуле.
— Зачем явился, Хавьер? — спросил он.
— Как чувствуешь себя, Эстебан? Вид у тебя несчастный. Измученный.
— Как у помешанного? — прервал его Кальдерон. — Выбирай на свой вкус. Любое определение подойдет. Знаешь, раньше я этого по-настоящему не сознавал, а теперь понял, что спрятаться, укрыться где-нибудь во время этой психо… так называемой терапии попросту невозможно. Понимаешь? Больше всего это похоже на ампутацию. Психоампутацию, удаление из мозга злокачественных, гнилостных воспоминаний.
— Я сейчас на стоянке видел Алисию.
— Эта уж не расколется, ничем себя не выдаст, — сказал Кальдерон. — Думаю, что психоаналитики похожи на игроков в покер, за исключением того, что своих карт и сами не знают. Ну и что она сказала тебе интересного?
— Насчет тебя — ничего. Она очень тактична. Не сказала даже, зачем она здесь, — отвечал Фалькон. — Наверное, тебе не следует считать это ампутацией, Эстебан. Ампутировать воспоминания невозможно, как невозможно и укрыться от них полностью и без последствий. Можно только осветить их, точно лучом прожектора.
— И на том спасибо, Хавьер, — сказал Кальдерон покорно, словно сдаваясь. — Посмотрим, станет ли мне теперь чуточку легче. Доктор Агуадо поинтересовалась, чего я жду от наших сеансов. Я сказал, что хотел бы знать, убил я или нет. Забавно. Очень похоже на начало следствия. Сперва она выдвигает предположение: Кальдерон ненавидит женщин. Представляешь? Я — женоненавистник! Затем начинается выуживание из меня всяческой банальщины: как я презираю свою дуру-мать, как обошелся со своей подружкой, которая не оценила моих стихов.
— Твоих стихов?
— Я ведь в писатели метил, Хавьер, — сказал Кальдерон, поднимая вверх палец. — Но это все дела давние, и углубляться в них нет смысла. Так зачем ты здесь?
— Мы немножко продвинулись в расследовании убийства Инес, после чего уперлись в стену.
