Он уже побеседовал с находившимся в Лондоне Абдуллой, который говорил с ним нехотя и раздраженно: в кои-то веки его рвали на части девушки, а тут стой на холоде возле клуба и слушай рассуждения отца насчет дел, которые вполне можно обсудить и позже, в Рабате, но он подчинялся и разговора не прерывал.
Якоб испытал сожаление, и не потому, что хотел бы поговорить с сыном иначе, а потому, что понимал: Абдулле предстоит вечно помнить свое раздражение от этого разговора с отцом.
Лейла пожелала ему спокойной ночи и передала телефон матери.
— Что случилось? — спросила Юсра. — Ты же никогда не звонишь домой, когда уезжаешь по делам, к тому же в четверг ты возвращаешься!
— Я знаю. Просто соскучился по всем вам. Знаешь, как это бывает. Такая круговерть. Мадрид. Потом сразу же Лондон. Не успел опомниться — Марбелья. Захотелось услышать ваши голоса. Просто поболтать. Как там без меня?
— Тихо. Мустафа вчера вечером уехал. Возвратился в Фес. Ему удалось провезти партию ковров в обход таможни в Касабланке, и в конце недели он едет в Германию. Так что в доме только мы с Лейлой.
Они поговорили — обо всем и ни о чем. Он слышал, как она ходит по личной своей гостиной, обставленной по ее вкусу, комнате, где она обычно принимала своих подруг.
— А за окнами что? — спросил он.
— За окнами темно, Якоб. Ведь сейчас одиннадцать.
— Но как там? Тепло?
— Я думаю, примерно так же, как и в Марбелье.
— Выйди на минутку и скажи мне, как там.
— Ты сегодня какой-то странный, — сказала она, выходя через балконную дверь на террасу. — Тепло. Градусов двадцать шесть, наверное.
— А чем пахнет?
— Сад недавно полили. Пахнет землей и очень сильно — лавандой, которую ты посадил прошлым летом, — сказала она. — Якоб?
— Да?
— Ты правда в порядке? Как ты себя чувствуешь?
— Все хорошо, — отвечал он. — Все в полном порядке. Я рад, что поговорил с тобой. А теперь я лучше лягу. Завтра предстоит трудный день. Очень трудный. Вернее, не завтра — сегодня. У нас же на два часа больше, так что это уже сегодня. До свидания, Юсра. Поцелуй за меня Лейлу и… береги себя.
— Утром все у тебя наладится, — сказала она, но сказала в пустоту, так как он уже отсоединился. Она вернулась в дом и, прежде чем закрыть двери, в последний раз вдохнула напоенный лавандой ночной воздух.
Якоб спустил ноги с кровати и, сидя на краю, закрыл лицо руками. Слезы струились по его ладоням, и он вытирал их о голые колени. Потом сделал глубокий вдох, постаравшись вернуть себе самообладание. Надел черные джинсы-стретч, черную с длинными рукавами футболку, черные носки И черные кроссовки. Накинул на плечи черный свитер.
Он закурил и поглядел на часы: 1.12. Выключил лампу на тумбочке и посидел в темноте, чтобы привыкли глаза. Положив сигарету в пепельницу, подошел к окну, выбрался на балкон и поглядел оттуда вниз на улицу. Машина, стоявшая там уже несколько дней, была на месте, шофер не спал. Пожав плечами, Якоб вернулся в номер и пошарил в карманах. Ничего, кроме одной-единственной фотографии. Из бокового отделения чемодана он вытащил связку из четырех ключей. Огляделся, зная, что больше ему ничего не понадобится. В последний раз затянулся сигаретой и, раздавив ее, вышел из номера. Закрыв дверь, он почувствовал невероятное облегчение. Коридор был пуст. Он спустился по лестнице вниз на первый этаж. Пройдя по этажу, вышел и тут же вошел в дверь с табличкой «Для служебного пользования». Все было тихо. Он миновал прачечную и, спустившись еще по нескольким ступенькам, очутился в кухонном отсеке. Слышны были голоса. Служащие убирали все после ужина. Он выждал, прислушиваясь к голосам, затем шагнул в коридор и, пригнувшись, чтобы не быть видимым в дверные глазки, нырнул в темноту и вонь от мусорных баков. Вскарабкавшись на ближайший к стене бак, он заглянул за стену.
Здесь возникала одна сложность. Вернувшись после своего свидания с Фальконом в Осуне, он узнал, что НРЦ патрулирует отель не только со стороны улицы и фасада, но и со стороны черного хода. Машина стояла почти напротив задней двери.
Ему надо было перебраться через торцовую стену, а это означало прыжок в два с половиной метра.
Он прыгнул, но неудачно — стукнулся, поцарапал подбородок, но не упал; удержался, цепляясь за стену обеими руками и пыхтя от натуги. Подтянув ногу, он лег плашмя на верх стены; отдуваясь, поглядел вниз. Пусто. Силы оставили его, руки дрожали, он тяжело плюхнулся вниз, в узкий проулок, нога подвернулась, и он, прихрамывая, доскакал до угла. Выглянул, проверяя машину, — шофер был один и сидел неподвижно, привалившись к стеклу. Якоб посмотрел направо, налево. Никого. Пригибаясь к земле, он побежал вдоль ряда машин. Заметив просвет, втиснулся туда и, прячась, выждал там, массируя лодыжку. По подбородку текла кровь. Из-за угла выехала машина. Лучи от ее фар шарили по мостовой. Когда машина проехала, он, по-прежнему пригибаясь, быстро шмыгнул через улицу в узкий переулок напротив. По нему он, скача на одной ноге, выбрался на параллельную улицу.
У уличного фонаря на замке стояла «веспа» со шлемом. Действуя одним из четырех ключей, он отпер замок и размотал цепь, крепившую мотоцикл к столбу. Вторым ключом он завел «веспу». Рукой он обтер шлем и надел его. Шлем был липким от набрильянтиненных волос парня, оставившего мотоцикл у столба.
Движение было не интенсивным. Он ехал на запад, направляясь к небольшой бухточке, отделенной от моря и мелководной. Миновав Эстепону, он свернул к берегу. «Веспу» и шлем он спрятал у обочины и, хромая, прошел две сотни метров к воде, к месту, где его ждала лодка. Свет падал лишь сверху, оттуда, где над дорогой расположились высотные корпуса туристического комплекса.
Отказать в своеобразном юморе руководству МИБГ было бы трудно. Моторная лодка, которую они приобрели для его миссии, называлась «Убийца-35». Синяя тридцатитрехфутовая посудина, снабженная двумя моторами в 425 лошадиных сил, могла развивать скорость до 70 узлов. Гладкий корпус ее поблескивал, слегка покачиваясь на волнах возле деревянного причала, к которому она была пришвартована.
Сдернув брезент с кормовой части лодки, он влез в кокпит, вставил третий и четвертый ключи в панель зажигания справа, но мотор не включился. Скинув свитер на пассажирское сиденье, он открыл люк, ведущий в выпотрошенную каюту с поперечной переборкой. На ощупь он пробрался к боковой стенке, откинул край коврового покрытия и, ощупав дерево, отыскал металлическое кольцо, дернув за которое вынул деревянную тридцатисантиметровую панель. Внутри был фонарик, который он зажег и сунул в рот. Фонарик осветил кровь на его руках из ссадины на подбородке. Потом он извлек компас и мобильник, который тут же включил, а также бинокль. Обнажился щиток с двумя отходящими от него медными проводами. За ними находились пять ржавых канистр с горючим, притороченных ремнями к переборке, два пятилитровых анкерка с водой и пластиковая коробка с едой.
Телефон был включен. Одно сообщение. Он открыл его, кивнул и бросил телефон в тайник. Ощупал щиколотку — она опухла и была мягкой, как перезрелый плод манго.
