Направляясь в уборную, Джулия весело мурлыкала что-то себе под нос.
Майкл зашел почти вслед за ней.
– Что ж, победа за нами, – сказал он и, обняв Джулию, поцеловал её. – Господи, как ты играла!
– Ты и сам был очень хорош, милый.
– Ну, такую роль я могу сыграть, стоя на голове, – ответил он беззаботно, как всегда скромный в отношении собственных возможностей. – Ты слышала, какая тишина была в зале во время твоего последнего монолога? Критики будут сражены.
– Ну, ты знаешь, что такое критики. Все внимание чертовой пьесе и три строчки под конец – мне.
– Ты – величайшая актриса Англии, любимая, но, клянусь богом, ты – ведьма.
Джулия широко открыла глаза, на её лице было самое простодушное удивление.
– Что ты хочешь этим сказать, Майкл?
– Не изображай из себя невинность. Ты прекрасно знаешь. Старого воробья на мякине не проведешь.
Его глаза весело поблескивали, и Джулии было очень трудно удержаться от смеха.
– Я невинна, как новорождённый младенец.
– Брось. Если кто-нибудь когда-нибудь подставлял другому ножку, так это ты сегодня – Эвис. Я не мог на тебя сердиться, ты так красиво это сделала.
Тут уж Джулия была не в состоянии скрыть лёгкую улыбку. Похвала всегда приятна артисту. Единственная большая мизансцена Эвис была во втором акте. Кроме неё, в ней участвовала Джулия, и Майкл поставил сцену так, что всё внимание зрителей должно было сосредоточиться на девушке. Это соответствовало и намерению драматурга. Джулия, как всегда, следовала на репетициях всем указаниям Майкла. Чтобы оттенить цвет глаз и подчеркнуть белокурые волосы Эвис, они одели её в бледно-голубое платье. Для контраста Джулия выбрала себе жёлтое платье подходящего оттенка. В нём она и выступала на генеральной репетиции. Но одновременно с желтым Джулия заказала себе другое, из сверкающей серебряной парчи, и, к удивлению Майкла и ужасу Эвис, в нём она и появилась на премьере во втором акте. Его блеск и то, как оно отражало свет, отвлекало внимание зрителей. Голубое платье Эвис выглядело рядом с ним линялой тряпкой. Когда они подошли к главной мизансцене, Джулия вынула откуда-то – как фокусник вынимает из шляпы кролика – большой платок из пунцового шифона и стала им играть. Она помахивала им, она расправляла его у себя на коленях, словно хотела получше рассмотреть, сворачивала его жгутом, вытирала им лоб, изящно сморкалась в него. Зрители, как заворожённые, не могли оторвать глаз от красного лоскута. Джулия уходила в глубину сцены, так что, отвечая на её реплики, Эвис приходилось обращаться к залу спиной, а когда они сидели вместе на диване, взяла девушку за руку, словно бы повинуясь внутреннему порыву, совершенно естественным, как казалось зрителям, движением и, откинувшись назад, вынудила Эвис повернуться в профиль к публике. Джулия ещё на репетициях заметила, что в профиль Эвис немного похожа на овцу. Автор вложил в уста Эвис строки, которые были так забавны, что на первой репетиции все актёры покатились со смеху. Но сейчас Джулия не дала залу осознать, как они смешны, и тут же кинула ей ответную реплику; зрители, желая услышать её, подавили свой смех. Сцена, задуманная как чисто комическая, приобрела сардонический оттенок, и персонаж, которого играла Эвис, стал выглядеть одиозным. Эвис, не слыша ожидаемого смеха, от неопытности испугалась и потеряла над собой контроль, голос её зазвучал жестко, жесты стали неловкими. Джулия отобрала у Эвис мизансцену и сыграла её с поразительной виртуозностью. Но её последний удар был случаен. Эвис должна была произнести длинную речь, и Джулия нервно скомкала свой платочек; этот жест почти автоматически повлек за собой соответствующее выражение: она поглядела на Эвис встревоженными глазами, и две тяжелые слёзы покатились по её щекам. Вы чувствовали, что она сгорает со стыда за ветреную девицу, вы видели её боль из-за того, что все её скромные идеалы, её жажда честной, добродетельной жизни осмеиваются столь жестоко. Весь эпизод продолжался не больше минуты, но за эту минуту Джулия сумела при помощи слёз и муки, написанной на лице, показать все горести жалкой женской доли. С Эвис было покончено навсегда.
– А я, дурак, ещё хотел подписать с ней контракт, – сказал Майкл.
– Почему бы и не подписать…
– Когда ты имеешь против неё зуб? Да ни за что. Ах ты, гадкая девчонка, – так ревновать! Неужели ты думаешь, Эвис что-нибудь для меня значит? Могла бы уже знать, что для меня нет на свете никого, кроме тебя.
Майкл вообразил, что Джулия сыграла свою злую шутку с Эвис в отместку за довольно бурный флирт, который он с ней завел, хотя, конечно, сочувствовал Эвис – ей чертовски не повезло! – не мог не быть польщенным.
– Ах ты, старый осел, – улыбнулась Джулия, слово в слово читая его мысли и смеясь про себя над его заблуждением. – В конце концов ты – самый красивый мужчина в Лондоне.
– Полно, полно. Но что скажет автор? Эта мартышка бог весть что мнит о себе, а то, что ты сегодня сыграла, и рядом не лежит с тем, что он написал.
– А, предоставь его мне! Я всё улажу.
Послышался стук, и – легок на помине – в дверях возник автор собственной персоной. С восторженным криком Джулия подбежала к Нему, обвила его шею руками и поцеловала в обе щеки.
– Вы довольны?
– Похоже, что пьеса имела успех, – ответил он довольно холодно.
– Дорогой мой, она не сойдет со сцены и через год. – Джулия положила ладони ему на плечи и пристально посмотрела в лицо. – Но вы гадкий, гадкий человек!
– Я?
– Вы едва не погубили мое выступление. Когда я дошла до этого местечка во втором акте и вдруг поняла, что вы имели в виду, я чуть не растерялась. Вы же знали, что это за сцена, вы – автор, почему же вы позволили нам репетировать её так, будто в ней нет ничего, кроме того, что лежит на поверхности? Мы только актёры, вы не можете ожидать от нас, чтобы мы… чтобы мы постигли всю вашу тонкость и глубину. Это лучшая мизансцена в пьесе, а я чуть было не испортила её. Никто, кроме вас, не написал бы ничего подобного. Ваша пьеса великолепна, но в этой сцене виден не просто талант, в ней виден гений!
Автор покраснел. Джулия глядела на него с благоговением. Он чувствовал себя смущенным, счастливым и гордым.
(«Через сутки этот олух будет воображать, что он и впрямь именно так всё и задумал».) Майкл сиял.
– Зайдемте ко мне, выпьем по бокальчику виски с содовой. Не сомневаюсь, что вам нужно подкрепиться после всех этих переживаний.
В то время, как они выходили из комнаты, вошел Том. Его лицо горело от возбуждения.
– Дорогая, это было великолепно! Ты поразительна! Черт, вот это спектакль!
– Тебе понравилось? Эвис была хороша, правда?
– Эвис? Ужасна.
– Милый, что ты хочешь этим сказать? Мне она показалась обворожительной.
– Да от неё осталось одно мокрое место! Во втором акте она даже не выглядела хорошенькой. («Карьера Эвис!») Послушай, что ты делаешь вечером?
