— Почему вы говорите «соперник»? — спросил Джейсон. — Словно это спорт, будто вы в какую-то игру играли. Разве он не был вашим врагом?
Большая голова Крупкина резко повернулась к Борну, глаза смотрели холодно.
— Конечно, он был моим врагом, мистер Борн, и, чтобы прояснить ситуацию для вас, он все еще мой враг. Не принимайте мое отношение к нему за то, чем оно не является. Слабости человека могут помешать его вере, но не могут уменьшить ее. Может быть, у меня и нет возможности исповедаться, чтобы искупить свои грехи и снова идти грешить, несмотря на веру, но я все же верю… Мои дедушки и бабушки были повешены — повешены , сэр, — за то, что воровали кур во владениях принца Романова. Очень немногим, а то и вообще ни одному из моих предков не была дарована привилегия получить даже самое примитивное обучение — не говоря уж об образовании . Великая социалистическая революция Карла Маркса и Владимира Ленина сделала возможным начало всего. Тысячи и тысячи ошибок были сделаны — многие из них непростительные, многие — жестокие — но начало было положено. Я сам являюсь одновременно и доказательством, и свидетельством об ошибках.
— Не уверен, что понимаю это.
— Потому что вы и ваши несчастные интеллектуалы никогда не понимали то, что мы понимали с самого начала. Das Kapital , мистер Борн, описывает этапы пути к справедливому обществу, экономическому и политическому, но он не устанавливает и никогда не устанавливал, каким в конечном итоге должно быть правительство. Только что оно не может оставаться таким, какое оно уже есть.
— Я не специалист в этом.
— Это и не нужно. Лет через сто, возможно, вы будете социалистами, а мы капиталистами.
— Скажите мне кое-что, — сказал Джейсон, слыша, как и Крупкин, что Конклин выключил воду. — Вы сможете убить Алекса — Алексея?
— Без сомнения, как и он убил бы меня — с глубоким сожалением — если такова будет цена информации. Мы профессионалы. Мы понимаем это, зачастую с неохотой.
— Я не понимаю ни одного из вас.
— Даже и не пытайтесь, мистер Борн, вы еще не дошли до этого — уже близко, но еще не дошли.
— Не могли бы вы это пояснить?
— Ты на острие копья, Джейсон — можно я буду звать тебя Джейсон?
— Пожалуйста.
— Тебе около пятидесяти лет, плюс-минус год или два, верно?
— Верно. Через несколько месяцев мне будет пятьдесят один. И что?
— Нам с Алексеем идет седьмой десяток — ты представляешь, какая это разница?
— Откуда?
— Позволь объяснить тебе. Ты все еще полагаешь себя зрелым молодым человеком, который делает то, что ты всего мгновения назад делал в воображении, и во многом ты прав. Движения все еще подвластны тебе, воля тоже; ты все еще владеешь своим телом. А потом неожиданно, хоть воля и тело по-прежнему сильны, разум медленно, неумолимо начинает отвергать необходимость принятия быстрых решений — как умственных, так и физических. Проще говоря, нас меньше заботит, будем ли мы прокляты или воспеты за то, что выжили.
— Кажется, ты только что сказал, что сможешь убить Алекса.
— Не стоит полагаться на это, Джейсон Борн — или Дэвид Вебб, кто бы ты ни был.
Конклин вышел из комнаты, заметно хромая и морщась от боли.
— Пойдем, — сказал он.
— Что, опять плохо закрепил? — спросил Джейсон. — Хочешь, я его…
— Забудь об этом, — раздраженно оборвал его Алекс. — Нужно быть акробатом, чтобы каждый раз крепить его правильно.
Борн понял; он уже забыл о своей попытке закрепить этот протез. Крупкин снова взглянул на Алекса с той странной смесью грусти и любопытства в глазах, а потом быстро заговорил:
— Машина припаркована вверху по улице, в Свердловском. Там она менее заметна, но я велю стюарду подогнать ее.
— Спасибо, — сказал Конклин с благодарностью во взгляде.
Богатая квартира на улице Садовой была одна из многих в старинном каменном здании, которое, как и «Метрополь», отражало величественные архитектурные излишества старой Российской Империи. Квартиры в основном использовались для поселения — и прослушивания — высоких должностных лиц, а горничные, швейцары и консьержи частенько допрашивались КГБ, если не были прямо сотрудниками Комитета. Стены обиты красным велюром; крепкая мебель сильно напоминала о прошлой эпохе. Однако справа от богато декорированного камина в гостиной комнате резко выделялся среди общей обстановки, как кошмар дизайнера, большой черный телевизор, укомплектованный несколькими деками для разных форматов видеокассет.
Вторым нарушением обстановки, и уж точно оскорблением памяти элегантных Романовых, был грубо сложенный мужчина в мятой военной форме с расстегнутым воротником и жирными пятнами от пищи. Полное лицо лоснилось от жира, седеющие волосы подстрижены почти до самого черепа, а отсутствующий зуб в окружении пожелтевших соседей свидетельствовал о пренебрежении услугами дантиста. У него было лицо крестьянина, узкие косящие глаза свидетельствовали о хитром по-крестьянски уме. Это был комиссар номер один Крупкина.
— Мой английский хромает, — заявил человек в форме, кивнув прибывшим, — но сам я понимаю. Кроме того, для вас у меня нет ни имени, ни официального положения. Зовите меня полковником, хорошо? Это ниже моего звания, но американцы обычно думают, что все русские в Комитете — «полковники», да? О’кей?
— Я знаю русский, — ответил Алекс. — Если вам так будет легче, говорите по-русски, а я переведу моему коллеге.
– Ха! — хохотнул полковник. — Значит, Крупкин не может одурачить вас, да?
— Да, не может.
— Это хорошо. Он слишком быстро говорит, да? Даже по-русски его слова звучат, как пулеметная очередь.
— И по-французски тоже, полковник.
— Кстати, о французском, — вступил Дмитрий, — не пора ли нам, товарищ, перейти к делу? Наш коллега на Дзержинского сказал, что нам следует прибыть как можно скорее.
— Да! Как можно скорее.
Офицер КГБ подошел к большому телевизору, взял пульт дистанционного управления и повернулся к остальным.
— Я буду говорить по-английски — для меня будет хорошая практика… Смотрите. Все на кассете. Весь материал снят людьми, которых Крупкин специально отобрал для слежки за нашими служащими, говорящими по-французски.
— Служащими, которые не могли быть скомпрометированы Шакалом, — пояснил Крупкин.
— Смотрите внимательно! — с настойчивостью сказал крестьянин-полковник, нажав на кнопку пульта.
Экран ожил. Первые кадры были грубыми и размытыми. Большая часть была снята ручными видеокамерами из автомобильных окон. Одна за другой записи показывали конкретных людей, идущих по улицам Москвы, садящихся в официальные автомобили за руль или рядом с водителем, в городе и за городом. В каждом случае наблюдаемые объекты встречались с другими мужчинами и женщинами, чьи лица увеличивались на экране. Ряд сюжетов был отснят внутри зданий — в этих случаях сцены были неразборчивыми и темными в результате недостаточного освещения и необходимости держать камеру скрытно.
