Фонтейн назвал код, телефонный и добавочный номер коттеджа одиннадцать. Затем повесил трубку и, совсем пав духом, остался сидеть на диване. Он отдавал себе отчет в том, что возможно в данный момент истекает последний час жизни на земле его и его жены. Если это так, то он они должны взглянуть в лицо своему божеству и услышать от него слова правды. Его убьют, сомнений в этом не было, но сам он никогда не причинил вреда ни одной невинной душе, а только тем, кто и сам был вовлечен в круг ужасных и кровавых преступлений. Исключение, вероятно, могли составлять пять или шесть человек, он не знал точно, случайных прохожих и зевак, погибших во взрыве около штаба немецких войск. Вся наша жизнь есть боль, разве не так сказано в Писании?.. Но с другой стороны, что за Бог допускает такую жестокость? Merde! Не сметь думать о таких вещах! Они вне нашего понимания.
Раздался телефонный звонок. Фонтейн схватил трубку и припал к ней ухом.
— Это Париж Пять, — сказал он.
— Дитя Господне, что же заставило тебя позвонить туда, куда ты до этого звонил только один раз за все время нашей связи?
— Ваша щедрость безгранична, монсеньер, однако я хочу изменить условия нашего договора.
— Каким образом?
— Моя жизнь в ваших руках и взять ее или оставить мне, все это ваша воля или милосердие, но это не должно касаться моей жены.
— Что?!
— Этот человек, ученый из Бостона. Он следит за мной своими жадными глазами, где бы я ни был, и в этих глазах я читаю все его мысли.
— Этот высокомерный глупец самолично прилетел на Монтсеррат? Он же ничего не знает!
— Нет, уверяю вас, по нему видно, что он знает все. Я сделаю то, что вы приказали, но прошу вас, позвольте нам вернуться в Париж… Умоляю вас. Позвольте ей умереть в мире, и я больше от вас ничего не попрошу.
— Ты просишь меня об этом? Но ведь я дал тебе слово!
— Но почему тогда этот ученый человек из Америки ходит за мной по пятам с непроницаемым лицом и острым, все замечающим взглядом, монсеньер?
Глубокий, глухой кашель на другом конце линии был ему ответом. Отдышавшись, Шакал сказал:
— Знаменитый профессор права теперь сам преступил закон, прикоснувшись к тому, что его не касалось. Теперь он покойник.
Пройдя через холл их элегантного дома, находящегося на площади Луисбург в Бостоне, Эдит Гейтс, жена знаменитого адвоката и профессора права, бесшумно открыла дверь личного кабинета своего мужа. Он неподвижно сидел в своем любимом большом кожаном кресле перед камином, где весело и жарко трещали дрова. Несмотря на жару бостонского вечера за стенами дома и центральное отопление и кондиционеры внутри, он неукоснительно требовал, чтобы камин постоянно топился. Рассматривая неподвижную фигуру в кресле, миссис Гейтс опять ощутила болезненный укол осознания того, что есть такие… вещи… касающиеся ее мужа, которые теперь стали недоступны ее пониманию. События и поступки в его повседневной жизни, ход мыслей, который она не могла понять или даже назвать, если бы ее кто-нибудь спросил. Время от времени ее муж испытывал невыносимые душевные муки, и он нисколько не пытался избавить себя от них или разделить с ней.
Тридцать лет назад довольно привлекательная и достаточно обеспеченная молодая женщина вышла замуж за очень высокого, нервного, талантливого, но бедного выпускника юридического факультета, чья пылкость и талантливость были отвергнуты ведущими фирмами тех холодноватых и равнодушных пятидесятых. Способности к софистике, погоня за безопасностью и осторожность казались управляющим этих фирм значительно более ценными качествами, по сравнению с достоинствами активного, ищущего молодого человека с пытливым умом, особенно потому, что этот ум скрывался внутри неопрятно подстриженной головы на теле, одетом в дешевую имитацию одежды от Джи Пресс и братьев Брукс. Плачевное состояние банковского счета молодого юриста не давало возможности ожидать в будущем перемен к лучшему в его внешности. Кроме того, очень малое число дешевых магазинчиков могло предоставить ему одежду нужного роста.
Новоиспеченная миссис Гейтс, однако имела ряд идей насчет того, как им можно совместными усилиями привнести прогресс в семейную действительность. Так, она предложила отложить до времени немедленное развитие карьеры действующего юриста — лучше ни с чем, чем с посредственными фирмами или, Бог простит, частной практикой с кругом клиентов, которых он способен был привлечь в настоящее время, а именно теми, кто по финансовым причинам не мог позволить себе хорошего адвоката. Значительно лучшим было, на первых порах, использовать его природные дарования, коими были его внушительный рост и живой хорошо впитывающий знания ум, что, совмещенное с напористостью, давало ему возможность с легкостью осваивать академические курсы. Черпая средства из своих скромных капиталов, Эдит внесла существенные поправки в гардероб своего мужа, покупая одежду в именно тех магазинах, в каких надо, наняла преподавателя ораторского искусства из театральных сфер, натаскавшего Рэндольфа в областях драматической подачи и сценической аранжировке выступлений на публике. Нервный выпускник университета оказался достойным учеником и вскоре несказанно удивил всех внешним блеском Джона Брауна и изящной словесностью Линкольнеску. Кроме того, оставаясь в университете и занимаясь некоторую часть времени со студентами, он принялся прокладывать себе дорогу к вершинам юриспруденции, получая одну за другой разнообразные ученые степени и мало-помалу завоевывая славу абсолютного и неопровержимого эксперта в специфических областях применения законодательства. Постепенно он обнаружил, что фирмы, прежде отвергавшие его, теперь настойчиво ищут с ним контактов.
Вся стратегия, от начала до появления первых конкретных результатов, заняла около десяти лет, и хотя первые успехи не были сногсшибательными, все-таки они представляли собой существенный прогресс. Юридические журналы, сначала среднего уровня, а затем и ведущие, начали публиковать его несколько спорные статьи, как из-за их стиля, так и из-за содержания, отмечая цветистость, язвительность, привлекательность для читателя и вообще очевидный талант молодого ассистента в области печатного слова. Но известность в кругах финансовых деятелей принесла ему как раз скрытая острота и тревожность его мнений и высказываний, ранее нелюбимая многими. Сознание нации изменялось, покров благосклонного Высшего Света начал трещать, в салонных разговорах стали появляться ключевые словечки, запущенные в обиход «никсоновскими мальчиками», такие как «молчаливое большинство», «общественное благосостояние» и пресловутое — «Они». Новые понятия, подобно утреннему туману, поднимались от земли и распространялись повсеместно. Здесь не у дел оказался приличнейший Форд, начисто лишенный восприятия нового и получивший под занавес смертельную рану Уотергейта, а также и Картер, которого, несмотря на его необыкновенный личностный талант, погубила чрезмерная увлеченность сострадательными и благотворительными актами. Фраза «что я могу сделать для моей страны» вышла из моды, уступив место новому лозунгу: «что я могу сделать для себя».
Доктор Рэндольф Гейтс ловко оседлал гребень проносящейся мимо него волны, имея в запасе сладкоречивый тон и лексикон, насыщенный модными терминами, как нельзя лучше соответствующих расцвету новой эры. В его слегка подрафинированных научных теориях, юридических, экономических и социальных, слово «огромный» было хвалебным понятием и «больше» было предпочтительнее перед «меньше». Выдаваемые им «на гора» законы новейшей рыночной экономики целиком и полностью оправдывали удушение промышленными китами окружающей их мелочи, из чего делался вывод о пользе роста индустриального развития для всех… ну, практически для всех. Мы живем в дарвинистском мире, и здесь выживает сильнейший и, нравится вам это или нет, наиболее приспособленный, примерно такой была основная мысль его работ. При виде этакой милой откровенности, финансовые манипуляторы дали знак, пружинка щелкнула, и во славу вознесенного на иконостас настоящего и живого ученого воспелись гимны, загрохотали барабаны и загромыхали цимбалы. Купи, надбавь свое и продай, и все это, конечно, для пользы остальных. Полный вперед!
