– Да, снаружи солнца хватает, если вы это имеете в виду, – ответил Джоэл, все еще прикрывая глаза ладонью. – Думаю, после вчерашней ночи я должен быть благодарен за то, что это вижу.
– Вчерашней ночи? – Немец помолчал и затем спокойно добавил: – Это, американец, была позавчерашняя ночь. Вы провели здесь тридцать три часа.
– Тридцать… – Конверс рывком сел и спустил ноги на пол, однако у него тут же закружилась голова – он потерял слишком много сил. “О Господи! – Теперь он все вспомнил и приказал себе: – Не трать силы! Они вернутся, эти ублюдки!” – Ну и сволочи же вы, – сказал он вслух, не вкладывая, однако, сердца в свои слова. Потом он впервые обратил внимание, что лежит без сорочки и левая рука его забинтована от плеча до локтя. Повязка эта прикрывала пулевое ранение. – Неужели кто-то промахнулся и попал не в голову, а в руку? – спросил он.
– Мне сказали, вы сами ранили себя, когда пытались убить генерала Ляйфхельма, а вас обезоружили.
– Я пытался убить?… Чем? Несуществующим пистолетом? Вы же сами убедились, что у меня его не было.
– Вы слишком хитры для меня, майн герр.
– Ну а что теперь?
– Теперь? Теперь вы поешьте. Доктор дал мне подробные инструкции на этот счет. Начните с Hafergrutze… как вы называете это? Да, овсянка.
– Клейкая, чуть теплая бурда, – подхватил Джоэл, – с порошковым молоком или сливками. Потом яйца всмятку. А после всего этого – немного молотого мяса с парой ложек картофельного пюре, тыквы или турнепса – что окажется под рукой.
– Откуда вы это знаете? – искренне удивился человек в униформе.
– Стандартный рацион, – насмешливо заметил Конверс. – Варьируется в зависимости от территории и имеющихся в наличии запасов. Однажды мне досталась очень даже приличная еда. Снотворного подсыпали?
Немец пожал плечами:
– Я выполняю то, что мне приказано, – кормить вас. Позвольте я помогу вам подняться.
Джоэл поглядел на приближающегося к нему шофера.
– В иных обстоятельствах я бы просто плюнул в вашу паршивую морду. Но этим я лишил бы себя возможности, пусть и очень призрачной, сделать это в более подходящее время. Ладно, помогайте, только поосторожней с рукой.
– Вы очень странный человек, майн герр.
– Ну да, а все остальные – нормальные добропорядочные граждане, которые ранним утром спешат на электричку, чтобы вы могли не торопясь пропустить десяток мартини перед тем, как отправиться на заседание учительско-родительской ассоциации.
– Что? Я не слыхал о таких заседаниях…
– Их проводят в сугубо секретной обстановке, чтобы вы о них не узнали. На вашем месте я бы срочно сбежал из города, пока они не избрали вас президентом.
– Mich? President?
[63]
– А теперь помогите-ка мне добраться до стула, как и подобает добропорядочному арийскому юноше, хорошо?
– Ха, вы все время шутите, да?
– Может быть, и нет, – ответил Конверс, неловко опускаясь на стул. – Впрочем, признаю, это ужасный порок, и я все время пытаюсь от него избавиться. – Джоэл поглядел на изумленного немца. – Видите, я и сейчас не оставляю этих попыток, – закончил он с полной серьезностью.
Прошло еще три дня, его единственным посетителем был шофер, сопровождаемый мрачной сворой доберманов. В камеру доставили его тщательно обысканный чемодан. Ножницы и пилочку для ногтей изъяли из несессера, однако электрическую бритву оставили. Ему как бы давали понять, что устранены все следы его пребывания в Бонне, и теперь он может сколько угодно предаваться мучительным размышлениям о местонахождении Фитцпатрика, о том, жив он или мертв. Однако кое-какие основания для надежды все-таки были: например, никаких упоминаний об атташе-кейсе, не говорил о нем и шофер Ляйфхельма во время их коротких разговоров. Генералы “Аквитании” – люди самонадеянные: окажись эти материалы у них в руках, они бы обязательно дали ему знать.
Что же касается его разговоров с шофером, то они в основном сводились к вопросам с его стороны и вежливым, но строго дозированным ответам немца, не содержащим ровным счетом никакой информации.
“Как долго это будет продолжаться? Когда я увижу кого-нибудь, кроме вас?” – “Здесь нет никого, сэр, кроме обслуживающего персонала. Генерал Ляйфхельм отбыл в Эссен, если я не ошибаюсь. Нам приказано хорошо кормить вас и поскорее восстановить ваше здоровье”.
Полная изоляция. Он был в камере-одиночке.
Однако его еда резко отличалась от рациона арестанта. Жареная говядина или баранина, котлеты, птица и свежая рыба; овощи прямо с грядки… и вина, которые Джоэл сначала отказался пить, но, попробовав, понял, что они великолепны.
На второй день, в основном чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он начал делать легкие физические упражнения, точно так же, как много лет назад. На третий день он заставил себя хорошенько пропотеть: лившийся после бега на месте пот – здоровый пот – сказал ему, что наркотики вышли из его тела. Рана на руке еще давала себя знать, но он думал о ней все меньше и меньше. Как ни странно, но ранение было несерьезным.
На четвертый день он решил: хватит заниматься бесплодными раздумьями. Заключение и безумное раздражение от вопросов без ответов заставили его оглядеться вокруг, вернуться на землю и обдумать то, что рано или поздно предстояло ему совершить. Побег. Независимо от результата такую попытку все же следует предпринять. Трудно сказать, какие планы питал насчет него Делавейн со своими подручными, но скорее всего им хотелось продемонстрировать человека – а возможно, его труп – без признаков наркотических препаратов в крови. Иначе бы они просто убили его на месте, а от трупа незаметно избавились. Когда-то он уже бежал. Интересно, получится ли это у него теперь?
В этой камере не было крыс, не слышалось ужасной канонады из далекого мрака, но сейчас успех ему был намного нужнее, чем восемнадцать лет назад. Какая жуткая ирония! Тогда он стремился вырваться на свободу, чтобы рассказать всем, что в Сайгоне правит безумец, бесчестно отправляющий на смерть мальчишек, ломающий их незрелые умы и неразвитые чувства на всю оставшуюся жизнь. А теперь ему опять предстоит поведать миру о том же самом безумце.
Он обязан вырваться отсюда и рассказать о том, что узнал. Бежать, непременно бежать!
Взобравшись на деревянный стул и приподняв короткую занавеску, Конверс озирал окрестности сквозь прутья решетки. Окна хижины – или чего там: коттеджа, тюрьмы? – выходили на расчищенный участок леса. Повсюду, куда достигал взгляд, стояли высокие деревья с густым подлеском. Под окнами хорошо натоптанная дорожка уходила куда-то вправо. От стены леса его отделяло менее двадцати футов; должно быть, так же, как и с других, скрытых от него сторон, подумал он. Это подтверждалось и открывающимся из второго окна видом, только там не было дорожки – одна жесткая короткая побуревшая трава. Вот и все, что он мог рассмотреть. Всю остальную часть его тюрьмы составляли глухие стены, правда, в потолке было маленькое вентиляционное отверстие – и больше ничего.
