— Меня тоже, но существуют документы. Может, вам стоит почитать.
— Я не нуждаюсь в ваших указаниях, мадам. А этот голос... Где вы его слышали?
— Как где? По телефону, естественно.
— По телефону? Он звонил вам?
— Не от своего имени, но с той самой руганью, которой я наслушалась за последний год нашего супружества, прежде чем его, как считается, казнила Штази.
— И вы, конечно, дали ему отпор?
— Он тогда вообще закричал, как маньяк. Мой муж серьезно болен, герр нацист.
— Принимаю такое обращение как комплимент, — сказал нацист, ухмыляясь и вращая пистолетом. — Почему вы говорите, ваш муж болен или, вернее, почему вы мне об этом рассказываете?
— Потому что, я думаю, он с вами заодно.
— С нами заодно? — недоверчиво переспросил немец. — Фредди де Ф., амстердамский провокатор, злейший враг нашего движения? Простите меня, фрау де Фрис, но это полная бессмыслица. Как такое могло бы произойти?
— Ему понравилось ненавидеть, а вы — олицетворение ненависти.
— Это выше моего понимания.
— Моего тоже, поскольку я не психолог, но знаю, что права. Его чувству ненависти больше некуда было деться, он не мог без него жить. Вы с ним что-то сделали — на этот счет у меня есть своя теория, но нет доказательств. Вы дали ему выход, выход его ненависти, восстановили его против всего, во что он верил...
— Хватит с меня этих глупостей. Вы действительно сумасшедшая.
— Нет, я в своем уме. Мне даже кажется, я знаю, как вы это сделали.
— Сделали что?
— Восстановили его против друзей, ваших врагов.
— Ну и как же мы сотворили это чудо?
— Вы сделали его зависимым от себя. В последние месяцы перемены в его настроении стали очень резкими... Он часто бывал в отъезде, как и я, но когда мы оказывались вместе, становился другим — то впадал в депрессию, то тут же в ярость. Бывали дни, когда он вел себя как ребенок — маленький мальчик, которому так хотелось игрушку, что, когда он ее не получал, выбегал из дома и пропадал где-то несколько часов. А потом возвращался, каялся, просил прощения за вои вспышки гнева.
— Мадам, -крикнул нацист, — я понятия не имею, о чем вы говорите!
— Наркотики, герр нацист, я говорю о наркотиках. Я считаю, вы снабжаете ими Фредерика, потому-то он и зависим от вас. Вы его, наверно, прячете где-то в горах, поддерживая пагубное пристрастие, с тем чтобы извлечь из него информацию при каждой операции, направленной против вас. А он кладезь секретов, хотя многое и забыл.
— Вы с ума сошли. Будь у нас такой человек, мы применили бы другие препараты, позволяющие вытянуть из него все секреты за несколько минут. Зачем же тратить время и деньги, продляя ему жизнь?
— Затем, что амитал и скополамин не вытянут секретов, которые человек уже не помнит.
— Так что толку от такого информатора?
— И ситуация и обстоятельства меняются. Вы сталкиваетесь с препятствием, будь то человек или стратегия, ставите его перед ним, и Память возвращается. Можно кого-то опознать, объяснить когда-то знакомую тактику.
— Господи, да вы начитались детективной литературы.
— Наш мир — ваш, а совсем недавно и мой — во многом основан на вымышленных предположениях.
— Хватит! Это слишком для меня заумно... Однако у меня есть вопрос, фрау де Фрис. Исходя из вымышленного предположения, как вы его называете, скажем, что вы, допустим, правы и мы держим вашего мужа в тех самых условиях. Почему вы так стремитесь его найти? Чтобы снова быть вместе?
— Этого бы мне хотелось меньше всего, герр нацист.
— Тогда почему?
— Считайте, я стремлюсь удовлетворить свое нездоровое любопытство, докопаться, что заставляет человека стать другим, не таким, как его знали? Как он уживается сам с собой? Если в это было в моих силах, я бы предпочла, чтобы он умер.
— Серьезное заявление, — сказал нацист и, откинувшись на спинку стула, шутя приставил дуло к своему виску. — Бах! Вы бы так сделали, если бы смогли?
— Вероятно.
— Ну, конечно! Вы же нашли себе другого! Офицера американской разведки, очень опытного засекреченного агента Центрального разведывательного управления по имени Гарри Лэтем.
Карин замерла, ее лицо застыло.
— Это к делу не относится, он не относится.
— Мы так не считаем, мадам. Вы любовники, мы это установили.
— Устанавливайте что хотите, от этого факты не меняются. Почему вы интересуетесь... Гарри Лэтемом?
— Вы осведомлены об этом не хуже, чем я. — Нацист ухмыльнулся и уперся каблуками в пол, оседлав стул — этакий смеющийся всадник на лошади. — Он слишком много о нас знает. Проник в наш бывший штаб в Хаусрюке, услышал и увидел то, чего не должен был ни слышать, ни видеть. Это всего лишь вопрос времени. Час-два — и он перестанет быть головной болью для нашего начальства. Мы исполним приказ неукоснительно, до мельчайших подробностей, даже выстрел будет в левую часть черепа. Видите, как мы точны? Никаких предположений и уж точно ничего вымышленного. Мы — реальность, а вы — вымысел. Вам нас не остановить.
— Почему в череп, почему в левую часть? — спросила де Фрис монотонным голосом, загипнотизированная словами нациста.
— Мы тоже удивились, а затем один из молодых новобранцев, парень очень образованный, нашел ответ. Это восходит к началу восемнадцатого века, когда приговоренных солдат казнил всего один офицер. Если приговоренный проявил доблесть в бою — ему стреляли в правый висок; если же он этого не заслужил — в левый, «sinistra» по-итальянски. «Sinister» — по-английски «зловещая». А Гарри Лэтем и есть зло. Теперь ясно?
— Какой-то варварский ритуал, — едва слышно произнесла Карин, неотрывно глядя на худого мускулистого убийцу.
— Ритуалы, дорогая леди — основа дисциплины. Чем они древнее, тем прочнее укоренились и тем больше их нужно почитать.
Из соседней комнаты послышался треск радиопомех, а затем приглушенный мужской голос, говоривший по-немецки. Голос смолк, и через минуту на пороге появился другой нацист, моложе собеседника де Фрис, но такой же худой и мускулистый.
— Это из Берлина, — сказал он. — Парижские власти ничего не знают, ничего не обнаружили, так что будем действовать по графику.
— Бесполезное сообщение. Как они могли что-нибудь обнаружить?..
— Ну, все-таки у «Нормандии» лежали тела...
— А на дне Сены — автомобиль Второго бюро. Ну и что?
— Сказали проследить, чтобы все... ну, вы меня понимаете — Винсенский замок, севернее Буа.
— Да, понимаю, вы Берлин имеете в виду. Что еще?
— Через час светает.
— Хельмут на месте?
