— Дурачок ты, Зигги. В нашем родном государстве соблюдение законов еще никого от кичи не спасало. Лотерея в чистом виде.
— Скажешь тоже!
— А то! К тебе никогда гопота пьяная не вязалась?
— Было. А с кем не было?
— Вот именно. И что ты делал?
— Ну, отбрехивался, убегал…
— А в махаловку влезать не случалось?
— Случалось.
— Вот и девке одной случилось. Сумкой. А в сумке — коньки. Одному прямо в висок. Двенадцать лет лагерей.
— Но как же?..
— А вот так же. Усопший оказался сынком знатного токаря, героя труда и члена обкома.
— Ну, это случай исключительный. У нас не так много членов обкома.
— Хорошо, вот тебе другой случай, все действующие лица — люди самые простые, нетитулованные. Неделю назад прямо на пальме помер один мужик…
— Погоди, где помер?
— Пальма, милый мой, — это третий или четвертый ярус нар, под самым потолком, где ни вздохнуть, ни разогнуться. А угодил он туда за то, что вывез с собственной дачки на курьих ножках продавленный диван, два стула и кастрюлю.
— Не может быть!
— Представь себе. Развелся, ушел из дому гол как сокол, снял где-то конуру, но без всякой обстановки. Что прикажешь — спать на полу, кушать из консервной банки? А мужик, повторяю, простой, очень небогатый, даже наоборот. Ну, и решил обставиться за счет бывшего совместного имущества. Женушка в позу, заявление накатала, в тот же день за мужичком пришли крепкие ребята… Эта дура потом и заявление свое отозвала, и по всем начальникам прошлась — только все зря. Что вы, говорят, гражданочка, беспокоитесь, максимальный срок по своей статье супружник ваш бывший давно уже отмотал, в зале суда его всяко освободят, так что идите отсюда и не мешайте блюсти социалистическую законность. А мужичонка тем временем проявил несознательность и, суда не дождавшись, ласты склеил. И трех годочков не высидел, доходяга.
— Так долго сидел?!.. Но, кстати, эта история подтверждает, что закон надо соблюдать и в мелочах.
— Тогда позволь рассказать тебе еще про одного страдальца. В транспортную милицию заявление поступило от одного гражданина — дескать, в пустой электричке дали по башке, портфель отобрали, приметный, крокодиловой кожи, с большими ценностями. Транспортники заявление в угрозыск передали, те постарались, нашли свидетелей, видевших на такой-то станции подозрительного мужчину с тем самым портфельчиком крокодиловой кожи. По показаниям фоторобот составили, а по этому фотороботу вскорости мужичка, пьяного в сосиску, без документов прихватили, на скорую руку чистосердечное состряпали — и в трюм. Он сидит неделю, сидит другую, все ждет, когда вызовут, объяснят наконец, что он там такое по пьяни натворил. А его все не вызывают, есть, видишь ли, дела поважнее. Короче, до сих пор бы в каталажке парился, если бы жена шум не подняла. Кинулась искать пропавшего мужа и так на ментов насела, что им ничего не оставалось, как розысками заняться.
Нашли — у себя же, на Каляева. Вызвали жену, говорят, так и так, ночей, мол, не спали, не допивали, не доедали, но законный ваш Иванов Сергей Петрович нами изыскан. Жаль, что вручить его вам не можем, поскольку в данный момент он содержится под стражей. Жена в обморок, а когда очухалась, спрашивает: «В чем его обвиняют?» А в ответ слышит: «В том, что такого-то числа такого-то месяца в пригородном поезде такого-то маршрута он совершил разбойное нападение на гражданина Иванова Сергея Петровича и похитил портфель крокодиловой кожи с большими ценностями». Та в крик: «Так потерпевший Иванов Сергей Петрович и муж мой Иванов Сергей Петрович — это одно и то же лицо. По-вашему, он сам себя ограбил и сам же на себя заявил?» И что ты думаешь, перед ним хотя бы извинились?
Линда не делала попыток подкрепить свою противоправную агитацию действием.
И все у них было хорошо, пока не кончились деньги.
Остроту этой проблемы они ощутили не сразу. До лета кое-как дотянули, а потом Нил вновь записался в сводную агитбригаду, стал ездить с концертами, тем кормиться и немного зарабатывать. Пристроить же Линду, как в прошлом году, ему не удалось, зато она с неожиданной готовностью выразила желание поехать в самый тяжелый, самый дальний и, в перспективе, самый денежный стройотряд — в Набережные Челны, на строительство Камского автозавода. Возвратилась она, в противоположность бледному, пропитому и грустному Нилу, загорелой, веселой и поздоровевшей, привезла кучу новых песенок типа: «А завтра опять, ровно в пять тридцать пять, на работу вставать, ох едрит твою мать!» Бодростью своей она заразила мужа, но сама быстро ее утратила. Выяснилось, что восстановиться на втором курсе она не сможет, поскольку албанской группы в прошлом году вообще не набирали, и теперь придется ждать целый год, и то без гарантии восстановления. А с летним заработком их всех изрядно накололи, выплатив вместо обещанных полутора тысяч всего по двести-двести пятьдесят рублей.
Нила, сгоряча заявившего, что его музыка прокормит обоих, тоже ждал серьезный облом. Оказывается, вышел особый циркуляр Министерства культуры, запрещающий концертную деятельность молодежным вокально-инструментальным ансамблям (ВИА), не прошедшим регистрацию при идеологическом отделе обкома ВЛКСМ. Для регистрации требовалось, во-первых, поименное утверждение каждого номера репертуара (с приложением официально заверенного подстрочного перевода песен, исполняемых на иностранных языках), а во-вторых, включение в коллектив не менее двух духовых инструментов. Пуш рвал и метал, заявляя, что скорее удавится, но не потерпит в «Ниеншанце» ни одного «хобота», а Нил с тоской думал о том, с какими лицами серьезные комсомольские работники будут читать подстрочники типа «Кончим оба, прямо сейчас, и на меня!»
[15]
или «Я есть он, как ты есть он, как ты есть я, и все мы вместе»
[16]
. Впрочем, скоро Пуш успокоился и по секрету шепнул Нилу, что самые идиотские постановления на то и существуют, чтобы грамотно их обходить, и что ему уже поступило несколько предложений насчет выгодных «левых» мероприятий, где играть будут они, в ведомости расписываться другие, легальные, а навар делить фифти-фифти.
Нил прикинул и отказался — такая схема едва ли грозила уголовным преследованием ему лично, но создавала прецедент, лишивший бы его морального права на запрет возможных Линдиных «леваков», куда менее безобидных. Вскоре поступило предложение и от самих «легальных» — комсомольско-музыкальной команды с недвусмысленным названием «Наш бронепоезд». Это предложение было приемлемо только с материальной стороны, и его Нил тоже отверг — не хотелось ни участвовать в агрессивных наездах «Бронепоезда» на публику, ни переводиться ради этого сомнительного занятия на заочное отделение.
В общем, сентябрь они прожили на Нилову стипендию и доход с продажи трех пластинок из его коллекции, причем выручили за них вдвое меньше, чем могли бы взять непосредственно на Галере. Но такой вариант даже не обсуждался — они ведь дали друг другу слово никогда больше туда не соваться. А в начале октября Линда устроилась кассиршей в магазин хозтоваров на Большом, и к сорока рублям его стипендии прибавилась ее зарплата, восемьдесят два рубля семьдесят копеек на руки. Вот и пригодились два курса торгового техникума. Конечно, и этих денег на жизнь катастрофически не хватало, тем более что Линда, мягко говоря, рачительностью не отличалась. Тучные дни — с вином, фруктами, дорогими полуфабрикатами — чередовались с тощими неделями. Желудок Нила познакомился с такими выдающимися изделиями, как красный зельц (девяносто копеек кило), ливерная колбаса третьего сорта (шестьдесят девять копеек кило), плавленый сырок «Городской» (десять копеек за штуку), и знакомство это радости не доставило.
