Пальцы, привыкшие к струнам и клавишам, привыкали теперь к иголке и наперстку — приходилось самому штопать носки, латать прохудившиеся рубашки, ставить заплаты на штаны. Линда совестилась, вырывала у мужа шитье, но у нее получалось и того хуже.
Нынешние переживания накладывались на переживания прошлого, притупляли их остроту. Плавно и скромненько, сообразно чину, Линда встроилась в систему перепродажи дефицита, который иногда подбрасывали в магазин для выполнения плана; свой рублик приносили и мелкие погрешности в расчетах с покупателями. С работы она приходила взвинченная, иногда срывая накопившееся раздражение то на Ниле, а то и на Яблонских. Те в долгу не оставались, и начинались те самые коммунальные баталии, над которыми они оба когда-то так потешались.
— У-у, сволочная жизнь, сволочная работа! — плакала Линда потом, прижимаясь к Нилу. — Зигги, Зигги, в кого мы превращаемся?
— Тебе нужно уйти из магазина, — внушал он, лаская ее. — Найдем какую-нибудь тихую контору. Или библиотеку. А может быть, театр? Хочешь работать в театре? Я переговорю с матерью…
— И что я там буду делать? — горько улыбалась она. — Программки продавать?
— Зачем же обязательно программки? Там много всякой работы. Да и чем плохи программки?
— «И патетическим батманом Красная Шапочка выносит подлеца Волка…» Что ж, все лучше, чем «Девушка, пробейте мне мочалку».
Но все ограничивалось разговорами. Линда по-прежнему пробивала мочалки, а Нил в свободное от учебы время подрабатывал в университетской типографии, где таскал тяжеленные бумажные бобины, и, эпизодически забегая к матери, потихонечку подтибривал книги из заднего ряда бабушкиной библиотеки. На Моховой он никогда подолгу не задерживался — общество доктора музыковедения ни в малейшей степени не привлекало его. Красный зельц и маргарин «Солнечный» ушли из их рациона, но довольства в жизни не прибавилось. Все чаще Нил с тоской вспоминал веселые деньки своего жениховства, все чаще ловил себя на мысли, что напрасно уничтожил карты и очки, и даже на желании вновь встретиться с Ринго.
Но того словно корова языком слизнула. А Линда все чаще замыкалась в себе, зажигала свечу и подолгу сидела не шелохнувшись, смотрела на колеблющееся пламя.
Или притаскивала в дом неприятных, вульгарных теток — новых своих подружек, — выпивала с ними, горланила популярные в народе песни. Снимала, так сказать, напряжение… Жалко.
— Зигги?
Линда стояла в раскрытой двери, привалившись к косяку.
— Пойдем, Зигги. Я их выставила.
— Линда, зачем, ну зачем они тебе, скажи на милость?
— Сегодня это было в последний раз. Честно. И не надо об этом. Я устала…
Она первой вошла в комнату и тут же упала на матрац…
Он курил, завернувшись в простыню, и задумчиво смотрел на нее.
— Какая-то ты сегодня странная. Тебя что-то гложет, я чувствую…
— Не выдумывай. Я устала, а завтра трудный день. Конец квартала, нам «Веритасы» немецкие завезли, давка будет фантастическая. Давай спать.
У Нила тоже выдался денек не из легких. Сложнейшая контрольная по языкознанию, политэко-номический семинар под руководством самого профессора Либерзона, за почтенный возраст прозванного Либерфатером. Семинары были по-своему интересны, но и утомительны. Оба этих качества обусловливались своеобразием профессорского слога: начав фразу с изложения одной мысли, Фатер завершал ее изложением другой, с первой никак не связанной. Получалось, например, такое: «Выдающиеся успехи социалистической экономики позволили нашим ученым запустить в сторону Луны Тунгусский метеорит». Это шоу приедалось, но пропускать занятия было крайне неразумно — память на лица и фамилии была у старика отменной и злой. Не успел Нил стряхнуть с себя управляемые метеориты и пятилетку стратегического назначения, а его уже чуть не за шиворот повели перетаскивать ящики с противогазами со склада на склад. И куда прикажете пойти после такого трудового дня? Естественно, в пивную. «А там друзья, ведь я же, Зин…»
Долго ли, коротко ли, подсел к ним веселый бородатый дедок полупомоечного вида. Подгадал в самый раз: кружкой раньше они бы его послали подальше, кружкой позже — вообще не врубились бы, чего ему надо. А так пива ему поставили, водочки плеснули, уж больно забавный дедок попался. Домой Нил не торопился, знал, что после аврального дня в магазине Линда будет, мягко говоря, некоммуникабельна, и так уж вышло, что к закрытию пивной их осталось только трое — Нил, дедуля и Ванька Ларин, факультетский поэт и пьяница. Вышли на улицу, понукаемые сердитой уборщицей, побрели на остановку… И тут выяснилось, что угощали они весь вечер вовсе не компанейского фуцина, а законспирированного халифа Гарун-аль-Рашида из «Тысячи и одной ночи». Дед затащил их в ресторан «Мишень» и принялся потчевать шампанским и телячьим филеем со сложным гарниром, а когда подступило время закрытия и их начали выпирать, пригласил в компанию швейцара с официантом, читал мутные стихи про каких-то верблюдов, они в ответ хором пели строевые песни, а Нил еще и подыгрывал на раздолбанном рояле. В качестве финального аккорда бодрый старичок запихал всю команду в такси, и они до утра колесили по городу, несколько раз останавливаясь, чтобы выпить водки и закусить прямо на капоте…
Проснулся он на чем-то жестком. Пахло застарелой мочой и перегаром. Нил со стоном сел, протер глаза, пытаясь разобраться, где он. Тусклая лампочка высоко над головой не позволяла разглядеть помещение во всех подробностях, но общий вид был таков, что отбивал всякий интерес к подробностям. Длинная, невероятно узкая комната без окна, с голыми бетонными стенами. И вмазанная прямо в бетон крашеная скамья, тоже очень узкая. Подвал какой-нибудь?..
Нил осторожно ощупал лицо, пошуровал в карманах. Нет, вроде бы ничего не разбито и ничего не пропало, одежда, похоже, тоже цела, хотя, наверное, и не в лучшем виде после того, как он провалялся в ней черт знает сколько, черт знает где. И спросить не у кого… Слушайте, а может это вытрезвитель? Все, приехали… Хотя нет, не похоже. Сам-то он, слава Богу, в подобные заведения пока не залетал, но более опытные товарищи рассказывали, что там обязательно раздевают до трусов и бросают на матрас, покрытый клеенкой, в гущу аналогичных грешников… Нил поднялся, на нетвердых ногах прошел в противоположный конец комнаты, где увидел железную дверь, подергал безуспешно, потом постучал. Сначала было тихо, потом кто-то грубо прикрикнул: «Чего тебе?!», а кто-то другой сказал:
— Погоди-ка, это, похоже, тот, утрешний, Денисенковский.
— Ну так и веди его к Денисенко в таком разе.
Громыхнул засов, и а прямоугольнике резкого света Нил с ужасом увидел фигуру милиционера. Замели! Внутри все оборвалось. Господи, уж лучше бы вытрезвитель!
Потрясение было настолько велико, что похмельные сумерки в голове моментально прояснились. Покорно топая по длинному коридору вслед за широкой милицейской спиной, Нил быстро перебирал в голове возможные причины своего задержания и тут же отбрасывал. Вчерашняя пьянка? Но она закончилась без эксцессов. Веселый старичок довез его до дома, он прекрасно помнит, как поднимался в лифте, как с третьей попытки попал в замочную скважину… Значит, отключился он уже в квартире. Так что же, выходит, он дома выкинул что-то такое, что соседи вызвали «хмелеуборочную» и сдали его? Крайне сомнительно, чтобы он, никогда не отличавшийся буйством во хмелю, мог довести Яблонских до таких мер, и уж совершенно исключено, чтобы на это пошла Линда. В крайнем случае усмирила бы его сковородой по темечку, но сдавать в менты?..
