— Да ладно, что я ей, торговать, что ли, пойду? Надо жрать, пока не испортилась, — донесся вдруг из коридора знакомый Гошин басок.
Нил вздохнул с облегчением и смело шагнул на кухню. Ноги его, обутые в войлочные тапочки, заскользили по мокрому кафельному полу. Он дико взмахнул руками в поисках равновесия, на мгновение обрел его, но нога не удержалась, отъехала вбок, и Нил рухнул, приложившись обо что-то лбом…
Очнулся он, спиной почувствовав, что лежит на знакомом продавленном диване в большой комнате Яблонских — одновременно гостиной, столовой и спальне Оскара и Оксаны. Только после этого открыл глаза, и первое, что увидел, — молодое женское лицо, озабоченно склоненное над ним. Лицо совершенно незнакомое, но вполне симпатичное — прямой носик, пухлые щеки, большие серые глаза, темная челка. Нил ободряюще улыбнулся и подмигнул.
— Ну вот, — хрипловато произнесла женщина, — нормальная кобелиная реакция.
А ты говоришь — сотрясение, сотрясение… А ну-ка, — обратилась она к Нилу, — следи глазами за моим пальцем. Куда он — туда и ты.
Она принялась водить пальцем в разные стороны, и Нил послушно вел за ним взгляд.
— Зрение не нарушено, зрачки… Ой!
— Это не от сотрясения, это от рождения, — быстрым шепотом сказал Нил и поднес палец к губам.
Она ответила быстрым кивком и спросила прежним деловым тоном:
— Голова болит?
— Вот тут. — Нил виновато дотронулся до полотенца, прикрывавшего лоб.
— Только тут? — Он кивнул. — Легко отделался. Фингал, конечно, будет, но рассосется быстро.
— Сколько я вот так лежу?
— Минуты две. Можешь уже подниматься.
— Хопа, может, все-таки врача?.. — услышал он Гошин голос.
— Да все с ним нормально, это я как бывшая медсестра говорю.
Нил поднял голову, огляделся и тут же усомнился в том, что он действительно у Яблонских. Комната была вроде и та, но намного больше и пустее. Исчезла громадная румынская стенка с откидными кроватями, которой так гордился Оскар, приплативший за нее всего двести рублей сверх госцены. Исчез пузатый комод с мраморной крышкой. Исчезли два кресла с львиными мордами на подлокотниках. От медной люстры остались крюк и торчащие провода. В простенке между окнами вместо весеннего пейзажа в золоченой рамке — светлый прямоугольник обоев. Из всей обстановки сохранились диван, на котором он лежал, треснутое бра, большой холодильник у дверей, стол, прикрытый газетой, и два венских стула, на одном из которых сидит Гоша в красном махровом халате, распахнутом на волосатом пузе, а на другом — незнакомый парень точно в таком же халате.
— Гоша! — позвал он.
— О-о, кого я слышу! — радостно пробасил Гоша. — Ну, брат, задал ты шороху!
— Что со мной было-то?
— Пол не просох, вот ты и опнулся. Мы, видишь ли, пол помыли.
— Мы пахали! — фыркнула бывшая медсестра, отошедшая к окошку покурить.
— Ну, в общем, я Хопу попросил полы помыть.
— Зачем?
— Примета такая. Считается, что, когда кто-нибудь из семьи уезжает, нельзя трогать пол, пока он в дороге. Иначе домой не вернется. А я наоборот — именно чтобы, не дай Бог, не вернулись. Никогда.
— Кто?
— Да все. Все святое семейство.
— А почему чтобы не вернулись?
— А ты знаешь, что с возвращенцами делают? С «дважды евреями Советского Союза»?
— С кем? — переспросил Нил.
— Ну, которые иногда в телеке мелькают с покаянными речами и леденящими душу рассказами о нечеловеческих ужасах в земле обетованной. От таких отрекается международная еврейская общественность, Конгрессу США на них тоже накласть, и поэтому КГБ, не боясь международных осложнений, отправляет их в секретные лагеря, где над ними ставят бесчеловечные эксперименты…
— Погоди, погоди.. — Нил тряхнул головой, от резкого движения в голове загудело, и противно запульсировало ушибленное место на лбу.. — Ничего не понимаю. Где все твои?
— Где-где — в Караганде!
— Зачем в Караганде? — Нил окончательно запутался.
— В Израиль они улетели, по вызову, — резко сменил тон Гоша. — Вчера проводили. Через Вену не вышло, пришлось через Рим…
У Нила слегка защемило в груди. К Яблонским он особой приязни не испытывал.
Так, чужие и, в общем-то, чуждые люди, эпизодические персонажи характерно-комического плана в спектакле его жизни… Если бы они просто сменили место жительства, перебрались, к примеру, в ту же Караганду или в дом напротив, он бы на другой же день про них и думать забыл… Но отъезд всей семьей туда — это… это окончательно, это навсегда, для него это равносильно тому, как если бы, пока он был на юге, соседи покушали ботулиновых грибочков или рыбы и дружно отправились на тот свет. В сущности, там — это ведь и есть тот свет, и никто оттуда не возвращается… Хотя нет, есть же такие, как их Гоша назвал?.. Нил в россказни о нечеловеческих репрессиях верил слабо, тем не менее лично ни одного возвращенца не встречал и вполне мог допустить, что, в любом случае, в нормальную нашу обыденность они не возвращаются…
— И бабушка? — с дрожью в голосе спросил Нил.
— И бабушка. Все. Меня только оставили, хвосты зачищать, через месяц ждут… Ладно, ты лучше про себя расскажи. Из отпуска на побывку или с концами?
— С концами, наверное… Пока не знаю.
— Неплохо подгадал, — заявил Гоша. — У нас тут как раз небольшое суаре с икрой и шампанским. Вставай и присоединяйся.
Нил без больших усилий поднялся с дивана, подошел к столу, поглядел, присвистнул.
— Однако, вы того… жируете, братья семиты. Весь стол был заставлен зелеными баночками с красной икрой — закрытыми, открытыми, полными, початыми и пустыми. Нил насчитал их не менее полутора десятков. И пять бутылок шампанского.
— Жируем, — согласился Гоша. — Только из братьев-семитов здесь один я.
Остальные гои. Хопочка у нас уральских кровей, а наш новый сосед Кир Бельмесов — вообще не разбери-пойми. Наполовину финн, наполовину калмык. Адская смесь.
В подтверждение Гошиных слов новый сосед приветственно оскалил острые зубы.
— Он теперь в башне живет, — продолжил Гоша.
— А как же Маруся?
— Съехала Маруся. На какой-то военный завод перешла в той же должности.
Зарплата, говорит, вдвое больше, общежитие новое, со всеми удобствами.
— Ясно.
Нилу стало жалко, что Маруся съехала. Идеальная была соседка, смирная, незаметная, присутствием своим не докучала. Каков еще этот будет?..
— Нил Баренцев, — представился он и протянул руку.
Кир Бельмесов оскалился еще шире, взял протянутую руку, долго рассматривал ее, качая головой и не выпуская.
