— А диссертации какие-нибудь? Защищал?
— Одну защитил, — признался Сидорин, как будто в чем-то
постыдном, — кандидатскую. Совсем недавно. Долго не мог защититься, — добавил
он, вдруг устыдившись своего заискивающего тона.
Он ничего у них не просит. Жизнь сложилась так, что эти двое
— знаменитости и вершители судеб народных, а он — никто. Ну и наплевать. Это
только его проблемы.
Посторонним вход воспрещен.
— Почему не мог, — спросил Андрей Брезас язвительно, —
злопыхатели, как у каждого большого таланта?
— Я не большой талант, — ответил Сидорин, распаляясь, — я
обыкновенный практикующий врач. Хороший врач. Защититься не мог, потому что
времени не было. У меня семья и три работы.
Министр залпом допил воду из стакана. Потапов улыбался.
Сидорин злился.
— Пьешь?
— Что?!
— Водку пьешь?
— Конечно.
— Много?
— Бутылку в день. Если больше, работаю плохо, поэтому от
второй стараюсь воздерживаться. Но не всегда получается.
— Андрей, — вмешался Потапов, — у него еще со школы аллергия
на алкоголь. Мы однажды пивом из бочки угостились. Все ничего, а его потом в
“Скорой помощи” откачивали три дня. Целая история была, на весь район. Он тогда
чуть концы не отдал. Это мы сейчас его разозлили, он и выпендривается.
— Я его разозлил, — поправил Брезас, — но это хорошо.
Злиться тоже надо уметь. Правильно я говорю?
— Что? — глупо спросил Сидорин.
Брезас усмехнулся.
— Вместо трех ваших работ я предлагаю вам одну, — сказал он
Сидорину почему-то на “вы”, — мне нужен главврач в Центроспас. Знаете такое
слово?
— Знаю, — пробормотал тот. Он вдруг весь взмок, как во время
длинной и трудной операции.
— Работа тяжелая, нервная, добрые мне на ней не нужны. Дай
бог злому справиться. Командировки, катастрофы, кровь, трупы, тупоумные местные
начальники, постоянные проблемы, ответственности — выше крыши, — он перечислял
и странным образом не загибал, а открывал пальцы, желтые от курева и мозолей.
Сидорин не мог отвести от них взгляд.
— Базируемся мы в Москве, Жуковском и Ногинске. Машина есть?
Сидорин отрицательно покачал головой.
— Значит, дадим машину. На первых порах водителя тоже дам, а
потом научишься сам. Да там и учиться нечего, у нас все джипы — автоматы, и
гаишники везде свои. Освоишь. Персонал опытный, у половины за плечами Афган и
Чечня. Если согласен, поедем прямо сейчас, пока я в Москве. Если тебе надо
думать, тогда звони. Только думай быстрее, у нас на все про все дня три. Ну
как?
Сидорин молчал.
Потапов и Брезас смотрели на него и молчали тоже.
— А моя работа? — спросил он хрипло. — Ну, нынешняя работа?
Там же два месяца надо ждать, пока отпустят.
— Я договорюсь, — махнул рукой министр МЧС, — что ты,
ей-богу! Попросим, и отпустят сразу, без двух месяцев.
— Я согласен, — сказал Сидорин, — конечно, согласен.
— Тогда поехали, — Брезас поднялся, рассовывая по карманам
сигареты и телефон, — поехали-поехали, чего теперь сидеть-то!
— Мне бы жене позвонить, — выговорил Владимир с усилием, — я
обещал.
— Позвонишь из машины. Пока, Дмитрий Юрьевич, спасибо за
содействие. Зое привет.
— И ты своим передавай, — откликнулся Потапов, — и не пугай
там Вовку особенно. Он человек, к твоим темпам непривычный.
— Привыкнет, — пообещал Брезас зловещим тоном и натянул на
плечи пальто, валявшееся на соседнем стуле, — пошли.
Следом за удалявшейся кашемировой спиной министра МЧС
Сидорин вылетел из кабинета, ничего не видя перед собой, выхватил из шкафа
куртку и чуть не бегом бросился по коридору.
Он пришел в себя только в машине, когда министр сунул ему
легкую трубку мобильного телефона. Куртку Сидорин по-прежнему держал в руке.
— Звони, — сказал министр, закуривая, — ты вроде звонить
хотел.
От нереальности происходящего у Сидорина шумело в ушах.
Он долго вспоминал домашний номер, по которому должен был
позвонить Нине, и вспомнил с трудом.
И еще он вспомнил, что Потапов ни слова не сказал ему про
капитана Никоненко.
Теперь это не имело никакого значения.
В середине дня Игорь Никоненко получил от полковника
Печорина нагоняй и необходимые сведения, которые тот добывал два дня.
— Ну и что? — спросил полковник, швыряя капитану папку. —
Это все одни твои домыслы и больше ничего. Ничего предосудительного в этих
бумагах нет, я тебе сразу говорю, чтобы ты особенно не возбуждался. Мало ли кто
где работает! У нас президент полжизни в Германии проработал, и что?
— Ничего, товарищ полковник, — бодро сказал Никоненко, глядя
стеклянным взглядом и памятуя о лихом и придурковатом виде, который должен
иметь подчиненный, — я знаю, что с этим придется повозиться.
— Ну и возись, — сказал полковник неприязненно, — все равно
больше никаких версий нету, одна твоя осталась.
Это было бальзамом, пролитым на разверстую рану. Капитан был
уверен, что прав. И полковник подозревал, что капитан прав, и это его
раздражало.
— Когда ты закончишь-то?
— Думаю, что завтра доложу, товарищ полковник.
— Думаешь или доложишь?
Никоненко промолчал.
— Значит, завтра придешь и доложишь.
— Есть.
— Свободен.
Личных дел было несколько. Пересмотрев их, капитан пришел к
выводу, что более или менее ему подходят два. Оба дела повествовали о блестящей
карьере, и — убей бог — Никоненко не мог понять, как именно две подруги могли
этой карьере угрожать.
Он сам сказал ночью Алине, что она могла что-то такое
слышать или видеть, чему не придала значения, но преступник не может оставить
ее в живых потому, что в самый неподходящий момент она может вспомнить, что
именно видела или слышала.
Для того чтобы внимательно прочитать все собранные для него
материалы, требовалось время, и он стал читать, делая над собой усилие, потому
что, вспомнив о ней, он уже не мог думать ни о чем другом. Профессионал хренов.
Знаток жизни. Мало того, что три лишних дня валандался с Диной Больц, Арнольдом
Шеффером и антикварными ценностями, так теперь еще взялся грезить о совсем ему
не подходящей Алине Латыниной. Самое лучшее, что он мог для себя сделать, — это
немедленно о ней забыть.
