Если он найдет трупы, времени у него будет сколько угодно.
— Выход только один?
— Не-е, еще есть. На той стороне колодец, тоже можно
вылезти, и вон за тем домом. Там недавно бетонными плитами завалили, но все
равно протиснуться можно. Там Зинка-Плесень с осени живет.
— Да что ты врешь! — сказал майор Булкин и почесал бровь. —
Зинка на Курском живет!
— Не-е, Петр Петрович, здесь она живет. Она на Курском
промышляет, а живет здесь. Чика, тот давно в церкву перебрался, он у них теперь
самый большой начальник, вроде как вы.
Никоненко не слушал, оглядывая серый от грязной воды и
сугробов двор, но ненужные слова лезли в череп, застревали в нем, мешали
соображать.
Значит, выходов еще два. Машина останавливалась здесь.
— Ты не видел, он никого из машины не вытаскивал?
— Да я не смотрел, — сказал Миша-Божье-Слово, шмыгая
мясистым носом, — чего мне смотреть-то? Я ж понимаю, что такая машина сюда
просто так не заедет. Я погляжу, а мне потом по башке. Или вы, или тот, кто на
машине приехал. Я ведь ни от кого не прячусь, все знают, где меня найти можно.
Так что ни к чему мне.
— Вот если б поглядел, я бы тебе, как в Библии, разом
тридцать три греха списал, — взглянув на капитана, назидательно произнес майор
Булкин.
— Дак откуда ж я!..
Дернув, Никоненко достал из кобуры пистолет.
— Петр Петрович, ты бы пошел к тому лазу, где твоя
Зинка-Плесень живет. А гаврика у колодца поставь. На всякий случай.
Майор пожал плечами.
Прилаживаясь к ставшей неудобной кожаной перевязи, Никоненко
дернул шеей. Ноги вязли в ноздреватом снегу, записанном людьми и собаками.
Черный зев подземелья был прямо перед ним. Там было темно,
как будто оттуда начиналась дорога в преисподнюю.
— Может, с тобой пойти? — спросил сзади майор Булкин.
— На ту сторону иди, Петр Петрович. Здесь я сам.
Шум улицы отрезало сразу, как ножом. Глаза быстро привыкали
к темноте. Цементный пол, цементный потолок, цементные стены. По стенам трубы.
Что за трубы? Почему так много? Куда ведут?
Коридор повернул, и стало совсем темно. Он постоял,
привыкая. Только впереди и как будто слева колыхалось что-то неясное, как
разбавленное чернильное пятно. Свет? Откуда там свет?
Он двинулся вперед, пригибаясь все ниже, потому что потолок
стал прижимать его, и в середине размытого чернильного пятна увидел темную
бесформенную кучу.
Труп? Груда тряпья?
Он зажег фонарь. Желтый конус выхватил из мрака кусок
цементного пола и гору каких-то тряпок. Никоненко присел и потянул что-то
тяжелое и мокрое. Женское пальто, явно не позабытое здесь Зинкой-Плесенью,
подругой майора Булкина.
Все правильно. По крайней мере кто-то из них — Алина или
Маруся — здесь был.
— Маша! — позвал он осторожно, и каменное эхо следом за ним
прошипело презрительно “аша”. — Маша!
Откуда-то спереди, где потолок был еще ниже, послышался
шорох и странный писк, не похожий на крысиный.
— Маша! — повторил он и на четвереньках быстро пополз
вперед. Адреналин совсем разбух в горле, в ушах, в голове, мешая дышать и
видеть.
Еще чуть-чуть. Пять метров. Три. Один.
Он нашел их в глухом цементном кармане. Фонарь равнодушно
выхватил из мрака концлагерные детали — грязные заголившиеся женские ноги,
бурые пятна крови, перекошенные рты и немигающие глаза. В них не было ничего
похожего на жизнь. Только огромный, вязкий, безысходный ужас.
— Маша, это я, — сказал он чужим от адреналина и ненависти
голосом. Глаза мигнули. Он положил фонарь на пол. — Маша, не пугайтесь, это я,
все уже кончилось. Она жива?
Пальцы независимо от него быстро и толково обследовали
Алину. Пульс был, наполненный и ровный. Жива.
— Маша, давайте выбираться отсюда, — попросил он, — можете?
Или позвать кого-нибудь? Маша!
— Да, — сказала она. — Могу.
Он волоком дотащил Алину до пересечения каких-то коридоров,
а потом взвалил на плечо, как мешок с тряпками. Марусю он толкал перед собой,
все время опасаясь, что она упадет. За ней тянулся неровный кровавый след, и
дышала она все тяжелее. Капитан весь покрылся холодным потом. Ненависть
стремительно сгущалась в голове.
Совещание он уехал проводить, мать его!.. Девок оставил на
потом — еще успеет добить, а выбраться отсюда они точно никак не смогли бы.
Уличный свет в конце цементного мешка грянул и ослепил его.
— Маша, мы уже почти пришли. Еще чуть-чуть потерпите.
Каждый следующий шаг давался ей все с большим трудом. Алина,
висящая вниз головой, вдруг дернулась и захрипела.
Снаружи, очень близко, вдруг раздался короткий вопль,
странный треск, топот и мат. Никоненко рванулся вперед. Одной рукой он
придерживал Алину, в другой у него был пистолет.
— Маша, не выходить! На пол сесть, быстро! Ну!!!
Он кое-как сбросил на пол Алину и выскочил на улицу.
Серая иностранная машина стояла в двух шагах. Человек в
длинном пальто бежал от нее, странно вихляя из стороны в сторону, как будто не
мог сообразить, куда именно ему бежать.
— Стой, стой, твою мать!..
Через дорогу несся майор Булкин, на ходу доставая пистолет,
но он был далеко.
Никоненко кинулся наперерез, но опоздал.
Миша-Божье-Слово, смешно вскидывавший ноги под неудобным
подрясником, опередил его. Он прыгнул на спину человеку в сером пальто, одной
рукой за волосы оттаскивая назад голову, а другой сунув в ребра пистолет.
— Лицом вниз, твою мать!.. Ноги шире!! Ноги, я сказал!..
Никоненко подбежал, когда грязный Мишин башмак уже попирал
серое пальто, а руки в волдырях и заусенцах профессионально ощупывали карманы.
— Все чисто, — равнодушно сказал он капитану, который
смотрел на него чуть не разиня рот, — я решил, что в подвал его лучше не
пускать, — он кивнул на человека, распластанного в грязном снегу, — мало ли
что. Вдруг бы у вас из-за него неприятность случилась.
Пыхтя подбежал майор Булкин.
— Взяли? — спросил он с любопытством. — Этот самый?
— Этот самый, — подтвердил Никоненко. — Миша, там прямо у
выхода две женщины. Вытащите их, пока я тут… оценю ситуацию.
Миша-Божье-Слово смешно подтянул подрясник и зашагал к
цементному зеву. Никоненко, как зачарованный, смотрел ему вслед.
