Даже развалин ее не восстановят они.
Столько осталось еще и рухнуло столько такого,
Что не сравнимо ни с чем и не воскреснет опять.
Здесь даже боги богов изваяниям сами дивятся
И походить на свои изображенья хотят.
Не в состоянье была дать богам такой облик природа,
В коем их дал человек на удивление всем.
Лики живые у них и, взирая на них, почитают
Дело художника здесь больше, чем их божество.
Город счастливый, когда б у него были власти другие
И не стыдились познать истину веры они!
В книге «Памятники средневековой латинской литературы X–XII веков» сказано: «Хильдеберт Лаварденский был тем из писателей XI и XII вв., в котором дух начинающегося средневекового гуманизма нашел наиболее чистое и ясное выражение… Из трех поэтов «овидианского предвозрождения» на Луаре Бальдерик Бургейльский, пожалуй, самый овидианский. У него нет глубины и ясности Хильдеберта, у него нет учености и достоинства Марбода, он легкомыслен, словообилен и хлопотлив, но в нем привлекательно само непосредственное простодушие, с которым он упивается новым миром, раскрывшимся перед его поколением».
Спрашивается: какой же новый мир раскрылся перед этим поколением, если художники ничего нового не видят, скульпторы и архитекторы работают в прежней романской манере, поэты обращаются к Овидию, жившему за сотни лет до них, и до «обновления» («возрождения») еще двести-триста лет?
Бальдерик Бургейльский. «ФЛОР-ОВИДИЮ»
Шлю, Назон, я тебе привет мой, слезами омытый;
Коль он к тебе не дойдет – и твоего я лишусь.
Ты, изгнанник, живешь, привета лишенный, близ Понта;
Так же, привета лишен, в Риме скорблю я, один.
Кто, от отчизны вдали, постоянно к отчизне не рвется?
Кто в родную страну жадно возврата не ждет?
Разве что жалкий бедняк, не имея ни дома, ни крова,
Может в себе не хранить память о крае родном.
Ты ж, гражданин и потомок семей благороднейших Рима,
Роду Цезарей был равен по крови своей.
Изгнан ты в дальний парфянский предел и к тем, кто в изгнанье
Кару несет за вину, ты без вины сопричтен.
Цезарь во гневе тебя, не по праву, подверг наказанью;
Слезы же лить о тебе – мне это право дано.
Ныне из Рима ты изгнан, отправлен на Истр ледовитый —
Ровно полгода царит там ледяная зима.
Рим наш – вселенной глава, к нему весь мир притекает,
Образ его для тебя – дом твой прелестный, родной.
Наши театры знакомы тебе, каждый портик известен,
И в переулке любом знаешь ты выход и вход.
Где толпится народ, где девушки в страсти клянутся, —
Знал ты все эти места, был там известен и ты.
Принято считать, что возрождение началось в Италии. Мы же здесь видим, что все гуманисты живут в Англии, Франции и Германии: Ансельм Кентерберийский, Бернард Клервоский, Иоанн Сольсберийский, Оттон Фрейзингенский, Марботт Реннский…
Марбот Реннский. Из «КНИГИ О КАМНЯХ»:
Царь арабский Эвакс, преданье гласит, при Нероне,
Том, что по Августе был вторым правителем в Риме,
Книгу составил о том, какие камни бывают,
Где обретаются, в чем их сила, их цвет и названье.
Книга понравилась мне, и вот решил изложить я
То, что в ней прочитал, как можно доступней и кратче.
Я изложенье мое писал для себя и для близких -
Ибо величие тайн умаляется дальней оглаской;
Став уделом толпы, становится важное пошлым.
Самое большее – трем друзьям я дарю эту книгу:
Три – святое число, а я ведь пишу о священном
И обращаюсь лишь к тем, кто к таинствам божьим допущен,
Строгие нравы хранит и праведной жизнью известен.
Ежели разум людской познает свойства каменьев,
Силу их, коей причина сокрыта, а следствие явно, —
Это кажется нам сугубо достойно и важно.
Ведомо всем, что искусству врачей пособляют каменья
Из человеческих тел изгонять зловредные хвори;
Ведомо также и то, что каменья бывают причиной
Всяческих благ, дающихся тем, кто должно их носит.
Пусть никого не дивит – сомнение здесь неуместно, —
Что в драгоценных камнях волшебная кроется сила:
В травах сила ведь есть, а в камнях она только мощнее.
«Следует также упомянуть Матвея из Вандома, поэта и теоретика литературы, любителя мифологии, черпавшего свои сюжеты из Вергилия, Овидия и Стация (все – линии № 5–6). Его «Гермафродита» Полициано перевел на греческий в 1494 году, а филологи нового времени долго принимали это стихотворение за подлинное произведение античности», – все это пишет С. Аверинцев в Истории всемирной литературы. А мы вспомним еще и Алана из Лилля (умер в 1202 году). Его аллегоризм, сложные построения тоже «заинтересовали итальянских поэтов» только с наступлением эпохи Возрождения, в XV веке.
Нам приходится датировать творчество этих авторов, как и византийских, по «византийской» волне синусоиды, поскольку подтверждается серьезная параллель между хронологией Европы и Византии. Впрочем, если понимать, что Западная Европа была частью империи, это нас не удивит.
Мазо Финигуэрра. Агамемнон и Менелай. Иллюстрация к «Всемирной хронике», XV век.
Мазо Финигуэрра. Парис и Елена. Иллюстрация к «Всемирной хронике», XV век.
Что же это такое было, Византия XII века? Следующим исследователям придется «собирать» ее по кусочкам, ведь в традиционной истории догматическое христианство этого государства «передано» в V–VI века, а светская литература для него «позаимствована» у XIV века, причем события, описываемые этой литературой, стараниями историков подарены «древним грекам» XIII века до н. э.
Иоанн Цец (1110 – после 1180). «СОБЫТИЯ ГОМЕРОВСКОГО ВРЕМЕНИ»:
К мрачному Кроносу Ночь удалиться еще не успела, —
Раннего утра Заря, дочь Зевса, блеснула на кровлях.
Гелиос славный в сияньи лучей из-за моря поднялся;
Силою гордый своей, всем блаженным бессмертным светил он,
Пир окончив в чертогах морских Посейдона-владыки.
Радость, веселье объяло богов, увидевших Солнце.
Тотчас проснулся Приам, из смертных самый несчастный;
С пыльной земли поднялся, где сморил его сон ненадолго,
