– Ишь как полетело! – сказала курица. – Ну, ничего, чем больше я чищусь, тем делаюсь красивее!
Это было сказано так, в шутку, – курица вообще была веселого нрава, но это ничуть не мешало ей быть, как уже сказано, весьма и весьма почтенною курицей. С тем она и уснула.
В курятнике было темно. Куры все сидели рядом, и та, что сидела бок о бок с нашей курицей, не спала еще; она не то чтобы нарочно подслушивала слова соседки, а так, слушала краем уха, – так ведь и следует, если хочешь жить в мире с ближними! И вот она не утерпела и шепнула другой своей соседке:
– Слышала? Я не желаю называть имен, но тут есть курица, которая готова выщипать себе все перья, чтобы только быть красивее. Будь я петухом, я бы презирала ее!
Как раз над курами сидела в гнезде сова с мужем и детками; у сов уши острые, и они не упустили ни одного слова соседки. Все они при этом усиленно вращали глазами, а совиха махала крыльями, точно опахалами.
– Тс-с! Не слушайте, детки! Впрочем, вы, конечно, уж слышали? Я тоже. Ах! Просто уши вянут! Одна из кур до того забылась, что принялась выщипывать себе перья прямо на глазах у петуха!
– Prenez garde aux enfants!
[6]
– сказал сова-отец. – Детям вовсе не следует слушать подобные вещи!
– Надо будет все-таки рассказать об этом нашей соседке сове, она такая милая особа! И совиха полетела к соседке.
– У-гу, у-гу! – загукали потом обе совы прямо над соседней голубятней. – Вы слышали? Вы слышали? У-гу! Одна курица выщипала себе все перья из-за петуха! Она замерзнет, замерзнет до смерти! Если уже не замерзла!
– Кур-кур! Где, где? – ворковали голуби.
– На соседнем дворе! Это почти на моих глазах было! Просто неприлично и говорить об этом, но это истинная правда!
– Верим, верим! – сказали голуби и заворковали сидящим внизу курам:
– Кур-кур! Одна курица, говорят, даже две, выщипали себе все перья, чтобы отличиться перед петухом! Рискованная затея! Можно ведь простудиться и умереть, да они уж и умерли!
– Кукареку! – запел петух, взлетая на забор. – Проснитесь. – У него самого глаза еще совсем слипались от сна, а он уж кричал: – Три курицы погибли от несчастной любви к петуху! Они выщипали себе все перья! Такая гадкая история! Не хочу молчать о ней! Пусть разнесется по всему свету!
– Пусть, пусть! – запищали летучие мыши, закудахтали куры, закричали петухи. – Пусть, пусть!
И история разнеслась – со двора во двор, из курятника в курятник и дошла наконец до того места, откуда пошла. – Пять куриц, – рассказывалось тут, – выщипали себе все перья, чтобы показать, кто из них больше исхудал от любви к петуху! Потом они заклевали друг друга насмерть, в позор и посрамление всему своему роду и в убыток своим хозяевам!
Курица, которая выронила одно перышко, конечно, не узнала своей собственной истории и, как курица во всех отношениях почтенная, сказала:
– Я презираю этих кур! Но таких ведь много! О подобных вещах нельзя, однако, молчать! И я, со своей стороны, сделаю все, чтобы история эта попала в газеты! Пусть разнесется по всему свету – эти куры и весь их род стоят того!
И в газетах действительно напечатали всю историю, и это истинная правда: одному маленькому перышку куда как не трудно превратиться в целых пять кур!»
Теперь, если кто желает посмотреть, во что превратились русские стихотворные сказки вроде приведенного выше повествования про Волха Всеславьевича, пусть перечитает «Сказку о царе Салтане» А. С. Пушкина. И давайте задумаемся: неужели за пятьсот или тысячу лет до Андерсена, Даля или Пушкина, или даже на протчяжении ста тысяч лет до них не было людей, ум которых не был бы потенциально способен создать столь же великие произведения? Были, конечно. Но они развивали этот свой ум в рамках имевшейся тогда образованности человечества и в тех же рамках его проявляли.
А в наше время, если приравнять ХХ век к возрасту человека, существует ли такая литература, которую не мог бы создать гениальный 20-летний писатель? В 20 лет А. С. Пушкин написал «Руслана и Людмилу», вскоре – «Бориса Годунова», «Евгения Онегина» и др.; Лермонтов вообще погиб в 27 лет, Шолохов написал первые книги «Тихого Дона» в 25 лет, хотя его авторство и оспаривается. Начиная писать «Дон Кихота» как легковесную пародию на рыцарские романы, великий Сервантес смог подняться до высочайших философских вершин. То же можно сказать и о Шекспире (1564–1616):
Два духа, две любви всегда со мной —
Отчаянье и утешенье рядом:
Мужчина, светлый видом и душой,
И женщина с тяжелым мрачным взглядом.
Чтобы меня низвергнуть в ад скорей,
Она со мною друга разлучает,
Манит его порочностью своей
И херувима в беса превращает.
Стал бесом он иль нет – не знаю я…
Наверно, стал, и нет ему возврата.
Покинут я; они теперь друзья,
И ангел мой в тенетах супостата.
Но не поверю я в победу зла,
Пока не будет он сожжен дотла.
Здесь и восторженность чувств, характерная для молодежи, и высочайшее мастерство. Откуда же оно взялось? Люди научились выражать вот такие чувства в процессе развития своих способностей – и духовных и литературных – и продолжали свое умение совершенствовать. Из одного только этого соображения можно прийти к выводу, что древнегреческий любовный роман возник незадолго до Шекспира.
Возраст литератур
Прежде чем начать наш путь вниз, к истокам мировой литературы, приведем пример образца высшего писательского мастерства на линии № 9 – Франсиско де Кеведо-и-Вильегас (1580–1645), рыцарь ордена Сантьяго, покровитель города Вилья-де-Сан-Антонио-Абад:
Я видел стены родины моей:
когда-то неприступные твердыни,
они обрушились и пали ныне,
устав от смены быстротечных дней.
Я проходил вдоль жаждущих полей,
я видел след ручья в засохшей глине;
стада брели понуро по равнине
под ливнем жгучим солнечных лучей.
В свой дом вошел я и увидел там
очаг остывший, скудость, запустенье;
и надломился посох мой устало,
и шпага, отслужив, сдалась годам.
И все, чего бы ни коснулось зренье,
о смерти властно мне напоминало.
(Перевод А. Косс.
[7]
)
Не все задумываются об этапах умственного взросления человечества, а если и придется вдруг, то полагают, что люди всегда были такими же умными, как сейчас. Советский философ Б. Поршнев в книге «О начале человеческой истории» пишет:
