Майор снова внимательно обследовал башню, на которой стоял. Сколь усердно он ни искал признаки тайного входа, ничего найти не удалось. Его приводило в недоумение, что древний архитектор построил такое огромное сооружение без видимой пользы или мотива, и возникла мысль, что, может быть, башня служит наглухо запечатанной сокровищницей, сооруженной над подземной камерой.
Перспектива разбирать мощную каменную кладку устрашила даже Зугу, а Черут объявил такие попытки безумием. Но майор уже извлек из раскопов под башней все, что возможно, а в других местах ему вряд ли удалось бы что-нибудь найти.
Горько стеная, небольшая команда, возглавляемая Мэтью, взобралась по шаткой лестнице и под наблюдением Зуги начала расшатывать небольшие каменные блоки на верхушке башни. Однако мастерство и преданность своему делу древних каменщиков были столь велики, что работа продвигалась невыносимо медленно. Высвобожденные камни падали на землю двора, и за каждым стуком упавшего булыжника следовала долгая пауза. Через три дня упорного труда им удалось пробить в первом слое отшлифованных камней иззубренное отверстие, и обнаружилось, что стены подземного помещения состоят из того же серого гранита.
Стоя на вершине башни, Ян Черут выразил все терзавшее молодого Баллантайна разочарование:
— Мы понапрасну теряем время. Здесь только камень и больше ничего. — Он сплюнул вниз и посмотрел, как капелька слюны упала на разоренный двор. — Что нам нужно искать, так это место, откуда золото берется.
Зуга был так поглощен поисками и разграблением покинутого разрушенного города, что у него и мысли не возникло о том, что где-то за стенами должны находиться шахты. Он задумчиво кивнул.
— Неудивительно, что мать тебя любит, — сказал Зуга. — Ты не только красив, но и умен.
— Ja, — самодовольно кивнул Черут. — Все так говорят.
В этот миг тяжелая капля дождя упала майору на лоб и скатилась в левый глаз, на мгновение ослепив его. Капля была теплой, как кровь, кровь человека, сжигаемого малярийной лихорадкой.
За высокими стенами опять тянулись развалины, правда, не такие величественные и впечатляющие, как внутренний город; они были сильно разрушены, рассеяны на большой площади и так густо заросли кустарником, что о подробном их обследовании в оставшееся у Зуги время не могло быть и речи.
Гранитные холмы вокруг города были укреплены, но в крепостях никто не жил. Пустые пещеры зияли, как глазницы черепа, в них пахло леопардами и горными кроликами — последними их обитателями. Баллантайн целиком отдался поиску древних горных выработок, которые, как он внушил себе, должны были являть собой костяк этой исчезнувшей цивилизации. Ему представлялись глубокие штольни в склонах холма и отвалы пустой породы, как в древних оловянных шахтах Корнуолла, и он рыскал по покрытой густыми лесами местности, усердно проверяя каждую неровность почвы, каждую возвышенность, которая могла оказаться отвалом заброшенной шахты.
Он оставил сержанта наблюдать за отсеиванием и извлечением последних крупинок золота на храмовом дворе, и с приходом нового, не такого строгого надсмотрщика люди облегченно вздохнули. Все они разделяли взгляды Черута на роль черной работы в жизни воина и охотника.
Первые капли дождя были только предупреждением о грядущей буре, они успели лишь намочить рубашку Зуги, но предупреждение было серьезным, и он понимал, что пренебрегает им на собственный страх и риск. Однако его терзала надежда найти древние горные выработки с богатыми золотоносными жилами, и он тянул время, пока даже Ян Черут не забеспокоился.
— Если реки разольются, мы окажемся в ловушке, — предостерегал сержант, сидя у лагерного костра. — К тому же мы забрали все золото. Теперь давайте жить и тратить его.
— Еще один день, — пообещал ему Баллантайн, забираясь под единственное одеяло и устраиваясь поудобнее перед сном. — Там, сразу за южным хребтом, есть долина, мне нужен всего один день, чтобы обследовать ее… всего один день, послезавтра, — сонным голосом пообещал он.
Зуга первым учуял запах змеи. В ноздри ударила сладковатая тошнотворная вонь, дышать стало трудно, но он старался не поперхнуться и не закашляться, чтобы не привлечь внимание рептилии. Он не мог пошевелиться — неимоверная темная тяжесть прижала его к земле, грозя переломать ребра, а змеиный запах не давал вздохнуть.
Майор едва сумел повернуть голову в ту сторону, откуда, как он знал, появится змея, и она приползла, грациозно извиваясь, волной перетекая из витка в виток. Она подняла голову и остановила на нем немигающий, холодный и мертвенный взгляд своих стеклянных глаз. Между изогнутых в ледяной улыбке тонких губ затрепетала, расплываясь облачком, черная лента языка. Чешуя мягко шелестела по земле. Она отливала тусклым металлическим блеском, как полированная золотая фольга, которую Зуга находил в храмовом дворе.
Зуга не мог ни шевельнуться, ни крикнуть, язык распух от ужаса и прилип к гортани. Змея проползла мимо, так близко, что, владей майор руками, он мог бы коснуться ее. Она вползла в круг мягкого мерцающего света, и тени расступились. Из темноты появились птицы, сидящие на высоких насестах.
Их золотистые глаза свирепо сверкали, хищный изгиб клюва вторил линии гордо выпяченной груди, испещренной красно-коричневыми крапинками, длинные маховые перья сложенных крыльев скрестились на спине, как лезвия шпаг.
Зуга знал, что это охотничьи соколы — на ногах у них раструбом висела бахрома из перьев, — но величиной они были с беркутов. Хищников украшали гирлянды цветов — алые цветы («огонь короля Чаки») и девственно-белоснежные лилии аронника. На надменных шеях красовались ожерелья и цепи из ярчайшего золота. Змея вползла на середину круга, и они зашевелились на насестах.
Змея подняла блестящую голову с гребнем топорщащихся чешуек на затылке, и соколы ринулись на нее. Раздалось хлопанье крыльев, и послышался горестный, похожий на стенания охотничий клич.
Зуга поднял руки, чтобы заслонить лицо. Огромные крылья просвистели над ним, стая соколов взмыла в воздух, и приближение змеи вдруг перестало его тревожить — самым страшным было то, что соколы улетели. На Зугу навалилось чувство обреченности, глубокой утраты, словно он потерял что-то дорогое. Майор открыл рот — оказывается, дар речи вернулся к нему, и закричал, призывая птиц вернуться.
Зуга кричал в темноту, пока наконец громоподобное хлопанье крыльев улетающих птиц, вопли и крики слуг не вырвали его из тисков кошмара.
Он проснулся и понял, что разразилась буря и над лагерем с громким ревом проносится ураган. Деревья гнулись и хлестали ветвями, осыпая их дождем листьев и сломанных веток. Ветер был холодным, как лед. Ураган сорвал крыши с наспех построенных хижин, развеял пепел и раскидал тлеющие угли костра. Угли разгорелись ярким пламенем, и только оно освещало картину, потому что низко над землей, закрывая звезды, проносились тяжелые клубящиеся тучи.
Пытаясь перекричать ветер, люди ползали по земле и собирали раскиданное снаряжение.
— Держите сухими мешки с порохом, — проревел Зуга, обнаженный, если не считать рваных брюк. Босыми ногами он пытался нашарить сапоги. — Сержант Черут, ты где?
